Анатолий Толмачев - Калинин

Первый свой путь под конвоем от дома в Огородном до полицейского участка Калинин проделал 3 июля 1899 года.

В этот же день были арестованы еще человек шестьдесят, в том числе почти все кружковцы Калинина. Случайно уцелел лишь Митревич, которого вскоре забрали на военную службу — в матросы Балтийского флота.

ПЕРВАЯ ТЮРЬМА И ССЫЛКА

Этот никак не похожий на тюрьму дом на Шпалерной Калинину был знаком только с улицы. Его называли Домом предварительного заключения. «Предварительного»… Будто в насмешку! Владимир Ульянов просидел тут более четырнадцати месяцев, прежде чем его сослали в Шушенское.

Хлопнула дверь камеры, лязгнул замок. Михаил осмотрелся, хмыкнул. «Скучновато будет… Ну да ничего, жить можно». Маленькое оконце, железная, привинченная к полу кровать. С одеялом! Стол, табуретка. «Интересно, дадут ли книги? Если дадут, совсем хорошо».

Пока надзиратель выяснял возможность политическому (политическому!) Калинину пользоваться книгами тюремной библиотеки, Михаил начал понимать, что такое тюрьма. День — ночь, день — ночь… И все одно и то же. Пять шагов туда, пять обратно. Двадцать четыре часа давящей тишины. Привыкшие к труду руки нетерпеливо ныли. Как же так, сильные, молодые руки — и вдруг без работы? Но трудней всего без книг. Скоро ли придет на них разрешение? Придет ли?..

Разрешение, наконец, пришло. Не веря в успех задуманного, Михаил составил длинный список книг.

Где-то в середине, чтоб не очень в глаза бросалось, вписал: «К. Маркс, Капитал, том I».

Надзиратель не успевал менять книги беспокойному политическому. Когда он их прочитывает? Одна толще другой: «Обоснование народничества» Волгина, «Геология» Лайеля, курс истории… Дошла очередь и до «Капитала». Ничего себе книга. Поди, разбогатеть решил Калинин — про капитал читает.

В 1895 — 1897 годах «Капитал» был запрещен цензурой. За первым томом гонялись, как за величайшей библиографической редкостью. Букинисты на Сухаревском рынке в Москве заламывали за него баснословные цены, доходившие до двадцати пяти рублей!

Лишь в 1897 году царская цензура сочла возможным снять запрет с этой книги под условием исключения из издания предисловий автора. Такая «либеральная» мера объяснялась просто. Цензоры полагали, во-первых, что столь серьезный экономический труд не будет доступен широкой публике, а, во-вторых, выводы Карла Маркса давно вошли во все читаемые курсы политической экономии.

Однако расчеты цензоров не оправдались. Это великое сочинение стало настольной книгой, компасом для десятков и сотен рабочих-революционеров. Стало оно таковым и для Калинина.

Сначала многое было непонятно. Не сразу разберешься, что к чему. Без словаря не уразумеешь смысл фразы. Но чем дальше читал, тем яснее становилась мысль автора.

«Природа, — читал Михаил, — не производит на одной стороне владельцев денег и товаров, на другой стороне владельцев одной только рабочей силы. Это отношение не является ни созданным самой природой, ни таким общественным отношением, которое было бы свойственно всем историческим периодам. Оно, очевидно, само есть результат предшествующего исторического развития, продукт многих экономических переворотов, продукт гибели целого ряда более древних формаций общественного производства».

Каждое слово било не в бровь, а в глаз. «Вот бы нашим, в Троице, разъяснить эту мысль доступно! Там ведь как раз считают, что все от бога, все от века неизменно было, есть и будет. Простая мысль, а сколько глубины, сколько содержания!»

Мысли Маркса, вначале казавшиеся такими трудными и непонятными, становились все ярче и все прозрачнее. Не надо только ослаблять внимание и ни в коем случае не пропускать ничего неясного. И он сидел, сидел над книгой, забыв обо всем, заставляя себя вникать в глубокий смысл каждой фразы.

Шли дни, недели… И надзиратель удивлялся все больше: то в день по книжке читал, а «Капитал» и возвращать не думает. Когда ни поглядишь в глазок, арестант читает, не шелохнется.

И вот, наконец, последняя страница.

«Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют».

Закрыв книгу, Калинин долго молча сидел над ней. Вошел надзиратель, поставил на стол глиняную миску с похлебкой, положил кусок хлеба и с опаской взглянул на притихшего заключенного. Кто его знает, о чем он думает…

Для того чтобы отдохнуть от чтения, Михаил писал на волю письма. Ох, уж эти письма!.. Надзирателя они приводили в неистовство. Попробуй прочитай письмо в десять-пятнадцать страниц, да еще написанных мельчайшим бисерным почерком! Принимая очередное письмо, надзиратель заметил:

— Изведете вы меня, Калинин, вашими письмами.

Михаил усмехнулся:

— А вы поменьше читайте.

Жандарм серьезно ответил:

— Не могу-с. Правилами предписано прочитывать всю переписку заключенных.

— Ну, так извольте читать,

И жандарм читал.

Если б сохранились эти письма, много интересного узнали бы мы о жизни Калинина и его товарищей в то время. К сожалению, случайно уцелело лишь одно. Отрывок из него мы привели в предыдущей главе.

Менялись пейзажи за маленьким тюремным оконцем. Голубое летнее небо сменилось серым, пасмурным. Унылый дождь стучал по стеклам. Потом стекла украсились морозными узорами. Пришел новый, 1900 год. А Михаил Калинин в своей камере все читал. И с каждой книгой яснее осознавал, что стал на правильную дорогу.

К апрелю, когда настала пора покинуть тюрьму, в библиотечном формуляре Калинина числилось сто шестьдесят книг!

«В тюрьме, — напишет он позже, — человек располагает большим временем: здесь работать не только не заставляли, но политикам даже было запрещено, и поэтому эти десять месяцев были целиком посвящены, если можно так выразиться, на просвещение».

Михаил не знал еще, что, пока он отсиживал свой первый срок, Дмитрий Петрович Мордухай-Болтовский пытался его выручить. Лично явился вместе с Марией Ивановной в жандармское управление. Сказал, что считает себя морально ответственным за Калинина, что знает его как честного человека и патриота и думает, что он, вероятно, попал в политические по несознательности.

Жандарм внимательно выслушал Дмитрия Петровича и вместо ответа показал ему список книг, прочитанных Калининым в тюрьме. Дождался, пока генерал внимательно ознакомится с добросовестно составленным реестром, и произнес многозначительно: