Евгений Решин - Генерал Карбышев

Все шло своим чередом до ареста старшего брата. Беда с Володей заставила Митю раньше времени повзрослеть. Он узнал горечь разлуки и горе, которому ничем нельзя помочь.

Он услышал голос Володи в толпе заключенных и понял, что в тюрьме, за чугунными решетками, томятся не только воры и разбойники, но и такие щедрые на доброту люди, как его брат.

Неравенство, насилие, гнет — все эти непонятные для него слова обрели смысл. Впрочем, скорее всего восьмилетний мальчик ощущал почти физически само неравенство, и притеснение, и гнет — они причиняли ему боль и обиду. Он воображал себя на месте старшего брата и страдал за него.

— Володя искал правду и поплатился! — сказал однажды за чаем отец.

А его, Митю, учат всегда говорить правду, быть честным. Вот и он вырастет и когда-нибудь за правду поплатится…

Мать ежедневно относила узелок с передачей Володе. Иногда брала с собой Митю. Пусть не слоняется один, не томится скукой. Соседские ребята перестали с ним играть. Некоторые дразнили обидным словом «острожник». Задиры лезли в драку, норовили избить.

Осенью его не определили в гимназию, хотя он был вполне подготовлен и жадно тянулся к учебе.

Однажды, идя с мамой к тюрьме, они встретили Алевтину. Мальчик ее давно не видел и очень обрадовался. Но девушка даже не улыбнулась. Она была грустна, чем-то расстроена. Мать спросила ее об успехах Кости.

— Какие там успехи, — с безнадежностью махнула рукой девушка, — догоняет Володю…

— То есть как это?

— А так. Исключили из университета, арестовали, пригрозили тюрьмой, а пока из Казани выслали в Нижний Новгород. Там взяли под надзор… Вот в одиночку еще не загнали…

— Откуда ты идешь такая хмурая? — спросила Александра Ефимовна.

Девушка зарделась, показала рукой на тюрьму:

— От своего друга…

— Кто же он? И за что ж его-то? — Александра Ефимовна отвела Алевтину в сторону от дороги и о чем-то долго с нею шепталась, должно быть для того отвела, чтобы Митя их не слышал. К его крайнему удивлению, они на прощание обнялись и расцеловались.

Александре Ефимовне в тот день не разрешили свидания с сыном.

— Дважды не выводим, — сказал ей грубо тюремный надзиратель, хлопнул дверью и тяжелыми шагами прогремел по коридору. Разговор оборвался.

«Ниточка не оборвалась, вьется», — подумалось матери. И она сообразила, что, наверное, через Алевтину доходят к Володе вести о Косте.

Она не ошиблась. Но Алевтина была далеко не единственным связным.

Володя многое знал о своих друзьях по Казани. Крепостные стены его одиночного каземата смогли бы устоять при артиллерийской осаде батареями самого крупного калибра. Но они не служили преградой для незримой связи между революционерами.

В Омский острог проникли и печальные вести о Константине Сараханове.

С начала 1886 года в жандармском управлении на него было заведено особое «дело». Первая агентурная запись изобличала Константина в принадлежности к запрещенному Сибирскому землячеству. Следующая — в знакомстве «с политически неблагонадежными лицами» и пособничестве некоторым «разыскиваемым по политическим делам» студентам, скрывающимся от властей.

Но такие грехи, пожалуй, легко было отыскать почти у каждого из тысячи студентов Казанского университета. Охранка ждала более весомых улик. С середины августа. 1887 года он стал публиковать в газете «Казанский биржевой листок» литературные обзоры, весьма дерзкие по содержанию.

Обозреватель специально выбирал художественные произведения, которые давали повод порассуждать о роли личности в истории, о притеснениях в царской армии, о колонизации малых народностей или толстовском непротивлении злу, «которое хуже всякого зла для угнетаемых классов».

В поле зрения Сараханова находились А. Н. Радищев, Г. И. Успенский, В. Г. Короленко, А. П. Чехов, М. Е. Салтыков-Щедрин, Н. В. Шелгунов, Д. Н. Мамин-Сибиряк. Обозреватель ратовал за книги революционных демократов и не скрывал своих симпатий к А. И. Герцену, Н. Г. Чернышевскому, Н. А. Добролюбову…

Кому тогда из власть предержащих могла нравиться такая деятельность студента? Наконец настал долгожданный час, когда он сам дал «законный» повод для расправы.

Это произошло вскоре после того, как младший брат казненного Александра Ульянова Владимир появился в Казани, был зачислен студентом юридического факультета и вступил в Самаро-Сибирское землячество.

В начале декабря 1887 года на юридическом факультете был обнаружен один из тайных царских прислужников — доносчик Милонов. Его решили публично судить.

Заседание городского общестуденческого суда проходило под председательством Константина Сараханова. Разумеется, Владимир Ульянов, уже принимавший, как и Сараханов, активное участие в общественной жизни студентов, не мог не присутствовать на этом суде. В своей среде Владимир Ульянов слыл ожесточенным и непримиримым врагом царского режима.

Когда подсудимого изобличили свидетели и он во всем сознался, встал председатель студенческого суда и заявил:

— До тех пор, пока состав суда не вынесет приговор Милонову, мы заседание не прекратим. Приговор надо в эту же ночь гектографировать, а на заре разбросать и расклеить по улицам Казани.

Милонов был публично разоблачен и опозорен. Его изгнали из студенческой среды, объявили «вне закона чести».

Приговор студенты встретили с редким единодушием. Наутро, 3 декабря 1887 года, его читали рабочие фабрик Крестовникова и Алафузова, грузчики всех пристаней, уличные прохожие.

Вечером по городу распространился слух о том, что студенты-судьи арестованы. Негодование революционной молодежи еще более возросло.

4 декабря занятия во всех аудиториях университета были сорваны. Студенты устремились в актовый зал на сходку. Впереди оказался Владимир Ульянов. Кто-то с кафедры крикнул:

— Товарищи! Поклянемся, что мы все, как один человек, будем отстаивать наши требования, не предадим друг друга…

— Клянемся!..

Требования были зачитаны и приняты. Студенты хлынули из зала, и снова одним из первых оставил в знак протеста свой студенческий билет Владимир Ульянов. А на следующий день, 5 декабря, он подал заявление с просьбой исключить его из университета.

Казанский губернатор распорядился арестовать зачинщиков «бунта». Так Ульянов попал в тюрьму — ту самую, где уже находился Сараханов. 7 декабря Владимира Ульянова выслали в деревню Кокушкино, под негласный надзор полиции.

Через некоторое время Константина Сараханова постигла та же участь — его выслали в Нижний Новгород. В «Казанском биржевом листке» прекратили печатать литературные обзоры.