Разноцветные дни - Николай Николаевич Красильников
Большинство людей равнодушно проходили мимо киоска. Спешили туда, к рядам, в которых призывно манили покупателей сочные помидоры, инжир, виноград, персики, еще помнящие свежесть огородов и садов.
Некоторые останавливались у киоска. С интересом рассматривали кожаные корешки, листали, самое интересное покупали.
Продавец, пожилой узбек с тяжелыми, всегда опущенными веками, казалось, постоянно дремал. Однако, угадав каким-то образом настоящего книголюба, преображался, даже будто молодел: «Вам эта книга? Хош, якши роман»… Мне и потом доводилось встречать людей малообразованных, которые неведомым до сих пор «шестым чувством» абсолютно верно ориентировались в таком тонком деле. Попадались и дипломированные, чьи вкусы огорчали дикостью…
Впрочем, я не об этом.
Сначала продавец подозрительно поглядывал на белобрысого незнакомого пацана. А однажды прогнал:
— Э, чего тебе, бола? Сам не берешь, другим мешаешь — шалтай-болтай не надо… Иди, иди гуляй!
На следующий день я все же купил в киоске книгу. В обложке песочного цвета. И называлась она «Всадник без головы». Сверху значилось кратко и красиво — Майн Рид.
Продавец, очевидно, одобрил мой выбор, потому что стал относиться ко мне благодушно. Я вроде стал своим… Он уже, как взрослому, предлагал посмотреть новинки.
Среди недели меня послали на базар за картошкой.
Ну как пройти мимо киоска? Я уже пристрастился к регулярному чтению, а киоск с новинками разжигал эту страсть.
В глаза бросился небольшой томик. Зеленоватый переплет. На нем изображено нежное белокорое, с черными подпалинами деревце в мелко-трепетной кудрявой листве.
Раскрыл наугад страницу.
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
Никогда я раньше не любил стихов. Учить стихи наизусть считал великим мучением.
Но тут…
Что такое? Непонятное чувство светлой и тревожной волной прошло по сердцу. Что-то перевернулось внутри меня и вокруг, стало иным.
Я глянул на цену книги, пошарил по карманам. Не хватило какой-то мелочи, сорока копеек. Эх! Я положил на место томик и ринулся домой.
В трамвае какая-то девушка, сероглазая, с развевающейся челкой, стрельнула взглядом в мою сторону и отвернулась к открытому окну. Я, должно быть, выглядел нелепо.
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Стихи сами по себе жили во мне особой музыкой.
Мама дала мне еще две рублевые бумажки. Даже не спросила, на что. Впрочем, наверное, она догадывалась о новой моей страсти…
— А где, где книга в зеленой обложке? — спросил я продавца запыхавшись. — Она тут лежала.
Продавец удивленно вскинул веки.
— Ийе, ее купил один йигит. Смешной такой. Высокий. В очках. Сказал: «Папашка, откуда такой книга?»
— А еще есть?
— Последний был. Зачем не предупредил, я бы спрятал, йигит сказал: «Замечательный шоир. Жаль, мал-мал жил. Давно его книга не выходил». Такой смешной йигит, совсем грустный.
Я брел домой без книги и картошки, забыв, зачем приходил на рынок. А настроение все равно было светлое, но чуточку печальное. «Сергей Есенин» — повторял я новое и навсегда родное теперь имя.
Передо мной приоткрылась какая-то тайна.
Но как ее разгадать, я еще не знал.
ДВУХКОЛЕСНАЯ РАДОСТЬ
Мне купили велосипед. Настоящий, взрослый. С кожаным седлом на пружинах. С багажником. И маркой на раме — «Урал». Нет, это был не велосипед, а двухколесная радость.
Надо слетать в ларек за хлебом — пожалуйста!
Забрать братишку из детсада — мигом!
Узнать, какой фильм в кино — с удовольствием!
Ведь у меня теперь надежный помощник — велосипед. Я на нем готов был куда угодно гонять, хоть на Северный полюс!
Я носился по улицам сломя голову и не знал: то ли ветер за мной гонится, то ли я — за ветром.
В глазах все мелькало — дома, калитки, дувалы, цветы вдоль оград…
Мама журила:
— И не надоело тебе крутить педали?
Я ретиво мотал встрепанной головой с застрявшим в волосах ветерком: нет! — и снова мчался по упругой, как мяч, колее.
Особенно мне нравилось ездить под вечер, когда спадала летняя жара. Люди открывали окна. Навстречу прохладе, струящейся от политой земли.
Я старался почаще мелькать возле окна Женьки Степановой — моей одноклассницы, мировецкой девчонки с редкими веснушками и вздернутым носиком.
Вот если бы только не ее гордыня…
Видите ли, ей купили аккордеон, и она теперь целыми днями, перебирая клавиши тонкими пальцами, разучивала ноты.
Иногда из окна доносился ее не совсем уже детский голос:
До завтра, до завтра…
Какой-то дурацкий романс. Сколько раз можно повторять одно и то же каждый вечер?
До завтра, до завтра…
И что с того, что у нее аккордеон? Зато у меня новенький велик! Пускай не задается и смотрит, как я ловко на нем езжу. Хочу — с руками, хочу — без… А еще могу положить на руль ноги, раскинув руки ласточкой, и лететь, лететь… Как в цирке! Вот так…
И тут под колесо подвернулся камень.
Я кувыркнулся через голову и очутился в пыли. Боль полоснула по плечу. Я открыл глаза и увидел над собой Женьку. Она быстро-быстро моргала ресницами.
— Тебе больно?
— Пустяк, — солгал я, еле поднимаясь с земли.
Расцарапанное плечо саднило. От боли в боку я предательски ойкнул. Женька подняла велосипед с еще крутящимися спицами и прислонила к дереву.
— Пойдем, — сказала она и потянула меня за руку к скамейке.
Я плюхнулся на теплую доску.
Женька вынесла из дома пузырек с йодом и бинт.
— Терпи, — приказала она и прижгла ваткой рану. — Ну как, теперь легче?
— Так себе, — буркнул я.
Она присела рядом.
— А почему ты меня никогда не покатаешь? — спросила вдруг Женька.
— Это можно. Это я запросто… Хоть сейчас.
— Сейчас не надо. А вот завтра…
— Что завтра?
— Прокатил бы ты меня за кожевенный завод, на клеверное поле. Там, говорят, перепелки поют.
— Хорошо, прокачу, — согласился я, втайне радуясь.
— Смотри, не забудь, — предупредила Женька.
Я однажды забыл вернуть ей тетрадку, которую брал, чтобы сверить свой ответ, поэтому сейчас густо покраснел и ответил:
— Постараюсь.
Встал и, силясь не прихрамывать, направился к велосипеду.
В открытое окно вслед донесся игривый Женькин голос:
До завтра, до завтра…
Что за дурацкая песня? Будто лучше нет…
В назначенный час я посадил Женьку на раму, и мы отправились на прогулку.
След от колес змейкой петлял в пыли. Я лихо крутил педали.
