Тудор Аргези - Феодосий Видрашку
Григоре со сторожем продолжали разговаривать, а Янку стал доставать еду. Вот и пригодилась плоскуца[15]. «Верше и немного цуйки, — ласково говорила мать Григоре, — может, на дороге бедняка встретите, за упокой отцовской души выпьет». Подавая сторожу плоскуцу, Григоре не упомянул отца. «Дидештский арендатор» не раз, наверное, пускал в ход нагайку. Пусть этот бедный человек выпьет просто так.
Сторож стал на колени лицом к востоку и, трижды осенив себя крестным знамением, улыбнулся ребятам:
— Подкрепился я, парни, здорово, дай бог вам здоровья… Сейчас бы и вздремнуть не мешало, тень у осокоря вот какая густая. Но надо спешить домой. Очень уж плохо там у меня… Нам по пути, село наше посмотрите. Пошли?
«Улицы села были грязными и вонючими, — напишет потом Григоре. — Хаты можно называть хатами лишь потому, что так привыкли называть их. На самом же деле это самые настоящие землянки, которые будто стыдятся глядеть на мир своими замутненными окошечками размером с ладонь. То тут, то там из этих жилищ выползают шатающиеся тени. Это женщины и дети в рваной бесцветной одежде. Всех трясет малярия, без конца звенит колокол, и сельский поп не успевает хоронить покойников».
На пришельцев в городской одежде попадавшиеся навстречу крестьяне смотрели с подозрением. Сторож объяснил: недавно у богача из соседнего села пропали пять овец, и полиция вместе с приказчиками ходит по дворам и никому не дает покоя.
Янку еще никогда не видел подобной нищеты. Нищета эта, казалось, растет, по мере того как они продвигаются по Арджешу вверх к маячившему перед глазами чуду — творению рук мастера Маноле и его товарищей. Рядом с этой убийственной бедностью «мы видели прекрасные, многомиллионные хозяйства, — вспомнит Григоре. — В красках заката то тут, то там сверкали на возвышенностях, среди обширных парков, сказочные дворцы богачей, по глади зеркальных озер царственно плыли пары белых и черных лебедей. А когда наступали сумерки, убогие лачуги исчезали и зажигались огни дворцов. Над обширным пространством они стояли как воеводы над уснувшим войском. На горизонте в водах Арджеша отражались освещенные корпуса недавно построенного завода».
В стыне нежданных гостей встретила высокая женщина. Она удивительно походила на всех женщин, которых они встречали в пути: худая, коричневые лицо и руки, блестящие скорбные глаза.
— Бачу еще не пришел. Подождите, когда совсем стемнеет, они приходят с отарой… — Женщина, отойдя под камышовый навес, брала с плетенной из тонких прутьев лавки большие деревянные подойники, осматривала их со всех сторон, будто в первый раз видела, опускала в них лицо и шумно нюхала. Этих подойников было пять, и, когда женщина убедилась, что они чисты, выпрямилась и спросила: — Так от двоюродного братца, значит? Как они там?
— Просил поклониться. У них все малярией больны. Умирают…
Женщина не дождалась, пока Григоре все скажет:
— Гибнут, гибнут люди и здесь, и во всей округе. Попы уже устали… А нас пока что бог миловал… Ну вот, кажется… — Женщина умолкла и посмотрела вдаль, приставив ладонь козырьком ко лбу. — Идут!
Ребята тоже уловили еле слышимый, глухой металлический звон. Ожил позабытый шум жестяной мастерской под окном родного дома Янку на площади Азмы. Звучали таланки[16], стадо медленно приближалось к стыне.
Для Янку здесь все было ново. Он смотрел, как отец и два сына уселись на низкие скамеечки спиной к оставшейся за загоном отаре, хватали подходивших овец и доили с каким-то жестоким азартом. Выпущенные после доения животные убегали сломя голову в самый отдаленный край загона. Женщина брала наполненные подойники и тут же протягивала опорожненные. Молоко она сливала в огромный казан рядом с другим таким же казаном, стоявшим над толстыми тлеющими пнями.
Все происходило молча.
Пропустив через свои руки всю отару — триста овец! — чабаны встали, распрямились. Женщина полила им воды на руки, подала полотенце и только тогда сказала:
— К тебе, Захария, гости из самого Бухареста… Они сегодня брата твоего видели и Гогу…
4
Ужинали так же молча, как и работали. И только потом, когда стало совсем темно и на небе высыпали звезды, бачу Захария начал свой рассказ. Янку всю жизнь возвращался к тому, что услышал в тот вечер. Оказалось, что Захария знает такие тайны этих гор, этой степи и этого ночного неба, о которых и не ведают преподаватели бухарестского лицея, все эти господа с накрахмаленными манжетами, напомаженными волосами и закрученными усами. Каждое слово выкатывалось из их уст, округлялось и падало орешком на бедные ученические головы. Янку порой казалось, что слышит, как эти орешки-слова скатываются с голов лицеистов и со звоном ударяются о протертый пол. Совсем по-иному звучали слова Захарии. Расположившись на пахучем сене на небольшой возвышенности за стыной, где ничего не мешает видеть все небо, он рассказывал — кто знает уже в который раз — по-своему понятую им легенду о мастере Маноле. Янку и Григоре слышали эту легенду еще в школе, но бачу Захария открывал ее сейчас совсем по-иному, и казалось, что сам он был с тем мастером и чудом спасся от гибели для того, чтобы вести сейчас их по только одному ему известному лабиринту народной памяти. Аргези сравнит потом этот рассказ с ручейком живого жемчуга.
Шел по Арджешу вверх грозный Черный воевода с госпожой своей Илинкой. Выбирали они место для храма, какого еще никогда не видел свет. Он знал, что в этих краях, у горловины сказочного ущелья, где река вырывается из теснин на волю, на высоком берегу зарастают высокой травой и колючим кустарником древние развалины. Кто и когда начал там строить, никто не ведает, только преданье говорит, что это место проклятое и что, кто бы ни взялся строить тут, его постигнет злая неудача. И грозный Черный воевода решил покончить с этим проклятием. «Здесь, — сказал он своей супруге красавице Илинке, — будет святое место для поклонения и воздания славы всевышнему!» И во все стороны света отправились тогда гонцы, чтобы найти мастеров-удальцов, молодых и бесстрашных. Искали гонцы лето целое да потом и осень и зиму, искали и еще целый год, и попались им люди, идущие по Арджешу вверх, — девять мастеров, плотников и каменщиков, кровельщиков и золотых дел знатоков, а старшиной над ними стоял во всем их превосходящий мастер Маноле. Говорят, был он из потомков того народа, который возводил когда-то храмы для богов Олимпа.
«Сможешь ли ты построить чудо из чудес, чтобы ничего подобного не встречалось на всей земле?» — спросил воевода громовым голосом.
«Сможем ли мы построить чудо
