Мой мир: рассказы и письма художницы - Наталья Григорьевна Касаткина
Мы с мамой сидели на своём диване. Она тихо шепнула мне, что, верно, её заберут. Я заверила её, что не пропаду. Буду работать и посылать ей и папе посылки. Мне уже было тогда 16 лет. Кучи бумаг всё росли на полу. Диван наш напоминал корабль среди волн – ворохов бумаг. «Интересно, – подумала я, – почему же они так неумело ищут оружие? Зачем они роются в нашем белье, читают наши бумажки. Я бы на их месте вскрыла бы полы, простучала бы стены. А они упёрлись в бумаги».
Мы с мамой так устали от переживаний, что легли, обнявшись, на свой диван и крепко уснули. А гости усердно работали до утра. Когда мы проснулись, то увидели несколько мешков, до краёв набитых нашими бумагами. Мы с трепетом ждали, возьмут маму или нет. Гости тянули с уходом, чего-то ждали. Они несколько раз ходили звонить в домоуправление, хотя у нас дома был телефон. И, наконец, они стали уходить, взгромоздив мешки на плечи. Мама на радостях наивно сказала: «До свидания», – на что они улыбнулись. Вообще-то они были неплохие ребята, эти гости, только грязная работёнка им досталась! Наш знакомый академик, получив свой паспорт, быстро ушёл. Наверное, был рад-радёхонек, что ещё легко отделался. Вот как опасно было тогда с нами дружить! Бедный человек, как он в эту ночь намучился! Нескоро мы с ним увиделись после этого случая.
А содержимое мешков пропало. Там были очень ценные вещи. Много папиных рукописей прозы и стихов, ещё не опубликованных, заготовки будущих вещей, были старинные рукописи, письма писателей (в том числе А. Грина).
Папа разыскал где-то в поездке рукописное стихотворение. Он считал, что это никогда не публиковавшееся стихотворение Лермонтова (он собрал много убедительных доказательств). Ираклий Андроников очень хотел получить это стихотворение, но папа собирался опубликовать его сам. Жаль, что и оно пропало.
Не знаю, можно ли надеяться, что эти материалы сохранились где-нибудь в тайных архивах КГБ (может быть, во Владимире, где был тогда папа в пересыльной тюрьме).
Скорее всего, всё уничтожено. Разве это могло считаться ценностью в глазах таких людей? Непонятно, какую крамолу они видели в лирических стихах, в письмах писателей. Какое оружие они здесь увидели? Зачем унесли всё это из нашего дома? Для галочки, что ли…
Впрочем, позже они вернули одну вещь. Видно, рука не поднялась её уничтожить. Это была фотография М.И. Ульяновой (сестры Ленина) с дарственной надписью папе (они работали вместе в «Правде»).
Без названия
Меня посещают мысли о прошлом, и всё, что с ними связано.
Г.Х. АндерсенКак пережить и как оплакать мнеБесценных дней бесценную потерю?А. БелыйПейлер… плейер…пропеллер – лёгкая, радостная фамилия. Сегодня я вспоминаю тебя, мой школьный товарищ Саша Пейлер. Если ты жив ещё, завтра тебя кто-нибудь поздравит, наверное, с праздником, светлым праздником «60 лет Победы». Сколько горя, сколько крови… А может быть ты уже и не жив, кто знает? Тогда тебя помянут, я уверена, добрым словом.
Наталья Касаткина.
Ок. 1949 (16–17 лет)
Ты был из тех мальчишек, которые бежали на фронт в 14–15 лет. Старше меня лет на пять, ты казался мне стариком. Говорил ты тихо, медленно. Был мудр. Был застенчив. Ты никогда не рассказывал, что там было на фронте, и как вышло, что ты потерял левую руку. Собственно, рука была, но пальцы были навсегда скрючены, и вся рука как бы немного усохла. Таких бывших мальчиков, пришедших с войны, было много в нашей школе. Некоторые были уже седыми.
Школа наша была особенная. Стояла она особняком на пустыре за Краснопресненской заставой. Обычное четырёхэтажное серое здание. Надпись: «Очно-заочная школа рабочей молодёжи». Там была система зачётов, что было удобно людям разных возрастов, так как можно было совмещать учёбу с работой или ещё с чем-нибудь. Не было страха перед учителями. Они с нами обращались уважительно. Нам всегда шли навстречу, относились не формально. Учителя были прекрасные. Я там училась с удовольствием.
Был у нас целый класс милиционеров. Это был пятый класс, так как в спецшколу милиционеров принимали с четырёхлеткой. И вот уже в «пожилом» возрасте они решили закончить десятилетку. По-моему – это был мужественный поступок. Они очень старались. Первого сентября пришли с букетами цветов, чего у нас вообще не водилось. Теперь таких милиционеров не встретишь, как мне кажется.
В нашей школе не считалось позором просидеть несколько лет в одном классе. Просто многим не хватало времени для учёбы.
Довольно часто я сидела вечерами в школьной библиотеке. Вот там-то я и увидела в первый раз Сашу Пейлера. Невысокий, коренастый, в слишком длинном пиджаке. Лицо его потрясало. Оно было как бы опалено войной. Губы всегда пересохшие, какие-то синеватые. А глаза удивительные. Огромные, золотисто-зелёные, с длинными загнутыми ресницами. Смотрели они на мир, распахнувшись во всю ширь, удивлённо, вопросительно…
Что же было дальше? Дальше было то, что мы разговорились, подружились. И вот начались наши долгие прогулки. Саша провожал меня домой. Шли от Красной Пресни мимо площади Восстания, мимо памятника Тимирязеву, по Тверскому бульвару… Два года так было. Осень, зима, весна… О чём мы говорили? Уже не помню. Но о чём-то очень хорошем. Это время теперь вспоминается как большое счастье. Саша относился ко мне бережно, как к малому ребёнку. Мы никогда не говорили о чувствах, просто нам было очень хорошо идти рядом и разговаривать. Только один раз, не удержавшись, Саша чуть прикоснулся губами к моей щеке на прощание. Для меня это было огромное событие тогда.
Мы уже заканчивали десятый класс. Как-то вечером в библиотеке резко распахнулась дверь, и вошла… сама весна. Она вошла в образе прекрасной белокурой девушки. Не чертами лица она была прекрасна. Просто она вся сияла. Яркий румянец, сверкающие, сияющие глаза. Она, видимо, быстро шла, вся горела, губы были полуоткрыты. Я не могла оторвать от неё глаз, так она была хороша… Наконец, я незаметно повернула голову и посмотрела на Сашу. Его лицо сияло тем же светом, а глаза его, не отрываясь, смотрели на девушку. Что же дальше?
А дальше я тихонько собрала свои книги, вышла и прикрыла за собой дверь. В последний раз.
Больше я не пришла в школу. Никогда не появилась в той библиотеке. Ночью меня увезли в
