Маргарита Былинкина - Всего один век. Хроника моей жизни

Разговорилась я с Людмилой Михайловной о своих планах, она мне вдруг и говорит: «Все нормально. Вы будете долго жить. Семь лет обязательно. И напишете еще (она задумалась)… три книги».

Меня такое расписание вполне устроило. Людмила Михайловна, возможно, не могла точно предвидеть, какие произведения — переводные или оригинальные — выползут из-под моего пера. Но действительно, если не считать регулярно переиздаваемых книг моей лихой тройки — Маркеса, Борхеса и Кортасара, — то в 2002-м и в 2003-м годах я уже перевела с немецкого языка для издательства «ЭКСМО» два фантастических романа, и вот принялась за свои записки, которые, правда, не планировала опубликовывать.

Мне хотелось завершить переводческую деятельность переводом с немецкого, с языка, на котором почти свободно говорила в юности и не сказала ни слова целых пятьдесят лет! Какое же это удовольствие — смотреть на немецкий текст и все понимать, видеть ясный смысл в закрученных немецких фразах и при том вдруг замечать новшества, родившиеся за прошедшие полвека.

Тем не менее с переводами покончено. Разве что с Зудерманом немного пообщаюсь.

«Я сделала, что смогла…» — как говорили древние римляне, а мудрец Гёте яснее сказал о том, чего мне хотелось достичь: «Самое главное, чтобы человек до конца знал что-нибудь одно и делал это дело так, как никто в его ближайшем окружении». (Из книги «Годы странствий Вильгельма Мейстера».)

Моя же тяга к странствиям тихо угасла в конце прошлого тысячелетия, хотя теперь можно отправиться не только в Южную Америку, а к черту на кулички. Теперь мне хотелось бы не путешествовать, а жить где-нибудь в одном из красивых мест Европы, в тиши и спокойствии и что-нибудь кропать для себя. Я люблю русские поля, леса и реки, но не хочу, чтобы крутые братаны замочили меня где-нибудь в прелестной березовой роще, а дом ради куска землицы спалили.

Впрочем, неплохо и в своей уютной московской квартире сесть за свой «морозовский» письменный стол, за которым, как за каменной стеной, чувствуешь себя надежно и спокойно.

Открытка с Канарских островов вдохнула в меня необоримое желание пролистать всю свою жизнь с самого начала. А тут подоспело — в 2003 году — и столетие мамы. Летопись тронулась с места. Смерть, далекая ли, близкая ли, меня не пугает. Мама смогла ее перенести, перенесу и я. Забавный аргумент, но очень действенный.

Впрочем, пожить еще не мешает. Сейчас, в первые годы XXI века интересно даже лишь наблюдать окружающую жизнь. Хаотичен и сумбурен этот очередной переходный период российской истории, но хотя бы стало понятно, куда идти и на кого равняться. Мои родители, тоже жившие в «годы великого перелома», абсолютно не представляли себе и не имели понятия, какой будет и когда наступит затеянный социализм.

Хотя Россия, как ни крути, навсегда останется евроазиатским исполином, а народ всегда будет заложником своей огромной богатейшей территории, любопытно следить за кипением человеческой мысли. Ровно сто лет назад, в 1903 году, только-только просачивались в быт телефонные трубки и мотоколяски, а в 2003 году всюду соловьями поют мобильники, лезут друг на друга «иномарки», а невесты ищут женихов в Интернете.

Можно было бы любоваться фатальным наступлением Прогресса, если бы знать, что это не возвещает о начале конца рода человеческого. Век назад не знали таких недугов, как результат атомного облучения, СПИД или «атипичная пневмония»; таких способов самоуничтожения, как терроризм или вражда уже не столько религий, сколько разных цивилизаций, что похоже на симптом изживания себя Цивилизацией как таковой.

Остается надеяться, что общий фронт человечества, называемый «глобализацией», поможет людям еще пару тысячелетий копать, перепахивать, удобрять, отравлять, изучать, опустошать и взрывать планету Земля. А за это время Россия успеет найти свою национальную идею и пережить свой бриллиантовый век.

В 2005 году мне исполняется 80 лет. Вокруг еще немало античных друзей и приятелей. По одному — и даже больше — на каждый заметный этап моей жизни. Все уже причислены к лику великозрелых, но у меня свой взгляд на вещи и на людей — иногда очень консервативный. Они остались теми, кем были в самом начале и в других местах моего повествования: подружка детства Валя Горячева, «костинские» соратники Сева Прусов, Жорик и Вова Артемовы и примкнувшая к ним сестра Марина (из Потоловских); Симочка Певзнер из Института внешней торговли и Нинон Соколовская из «Иностранной литературы», мои соратники по Институту Латинской Америки: Инна Глушко, Лена Бинева и Сережа Табунов.

Со всеми другими я встречаюсь еще реже, чем с этой когортой, но они есть. Особенно интересно мне общаться с молодыми из следующих поколений.

Существуют на Земле и мои троюродные родственники: страстотерпец Герман, колесящий по святым местам России, и его богомольная сестра Надежда; розовощекая Ирина, сошедшая с картин Кустодиева в вековечный ремонт своих домовладений; ясноокая Галочка, спасающаяся бегством в чистый Тибет из нашего духовно запущенного мира; и моя бравая кузина Ляля, упорно двигающая вперед науку и сельское хозяйство в своем северном Борке.

Я благополучно прошла почти весь ХХ век, и просунула голову в век XXI. Мне крупно повезло. Наверное, осознание своей удачи родило этот назидательный элегический экспромт:

О неба синь! О желтой кроны сень!Крадется тихо дымчатая осеньИ навевает грусть. И думу думать лень…Но не хандрите без шумливых вёсен:Хорош бывает и осенний день.

P. S. Мне никогда не приходилось вести дневник, но вошло в привычку сохранять интересные бумажки, записки и письма в папках и ящиках письменного стола. Случилось так, что эти «документы эпохи» в конце концов пригодились. Однако из-за разрозненности архивных материалов некоторые любопытные письмена не нашли в нужное время своего места в хронике.

Тем не менее одно, недавно попавшее мне под руку письмецо из времен Второй мировой войны, просто нельзя не добавить к летописи. Тем более что оно, полвека назад служившее руководством к действию, теперь, как ни странно, вполне может послужить для заключительного резюме.

Это послание сочинили и адресовали самим себе две вчерашние школьницы с косичками, Тамара Пылева и я, летом 1943-го года. Кончался второй год тяжелой войны и голодной поры, а две девицы, только что закончившие десятый класс, с ребячливым задором и бесшабашной смелостью весело глядели в еще очень туманную даль, настраивая себя на будущие свершения.

У меня в руках — коричневый конвертик, на котором синими чернилами выведено: