Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов
Летом 1953 года были сделаны первые шаги к нормализации отношений с Югославией. Нет, с Тито мириться никто еще не собирался. Однако, как заметил Молотов на июльском пленуме, где убирали Берию (о чем ниже), «мы решили, что надо установить с Югославией такие же отношения, как и с другими буржуазными государствами: послы, обмен телеграммами, деловые встречи и прочее»[1263]. 30 июля совпосол Вальков вручил верительные грамоты Тито, посол ФНРЮ Видич сделал это 1 октября. В июле восстанавливались дипотношения с Грецией. Тогда же в своеобразной форме МИДом было заявлено о прекращении давления на Турцию: «Правительства Армянской ССР и Грузинской ССР сочли возможным отказаться от своих территориальных претензий к Турции. Что же касается вопроса о проливах, то советское правительство пересмотрело свое прежнее мнение по этому вопросу».
Молотов решительно менял стиль общения с дипломатическим корпусом. Сотрудники посольств получили большую возможность выезжать за пределы Москвы. Был разрешен выезд из СССР советских женщин, вышедших замуж за иностранцев[1264]. 14 июля Молотов — впервые за несколько лет — появился на посольском приеме по случаю национального праздника Франции. Представители дипкорпуса оценили прием, который Молотов устроил вечером 7 ноября. Молотов не отказал себе в удовольствии разыграть небольшой спектакль. После концерта с аперитивом он пригласил основных гостей, включая послов трех западных держав, за стол, где председательствовал в компании Булганина, Кагановича и Микояна. Болен был посажен рядом с человеком, с которым начал оживленно беседовать, прежде чем понял, что это глава непризнанной ГДР Ульбрихт. Скандал? Молотов заявил, что все гости достойны уважения, а потому предложил такую формулу. Если за предложенный тост выпить неудобно по дипломатическим причинам, то можно просто встать и не пить. Именно так поступили западные послы, когда хозяин провозгласил тосты за китайского посла и за Ульбрихта. Затем Молотов предложил тосты за США, Британию и Францию — Ульбрихт и Лю вставали, но не пили[1265].
Болен нашел поведение Молотова весьма дипломатичным, как и новый британский посол Хейтер: «Были предприняты все усилия, чтобы вечер прошел весело, с речами и тостами, и Молотов, как обычно, проявил себя прекрасным хозяином. Это был первый из многих случаев, когда иностранные послы имели привилегию наблюдать Булганина — министра обороны в состоянии интоксикации; в тот раз он напился так, что его вывели и заменили за столом маршалом Жуковым». Несколько лет пообщавшись с Молотовым, Хейтер напишет: «Боюсь прозвучать старомодно, но у него были инстинкты джентльмена. Он мог быть жестким или холодным, но когда он общался с иностранным послом, он это делал с достоинством и проявлял осторожность, чтобы не обидеть его публичной атакой на его правительство или просьбой выпить за тост, под которым посол не мог подписаться»[1266].
Восток и Запад двигались на встречных курсах. 11 ноября Черчилль направил Молотову письмо с предложением обсудить возможность встречи представителей великих держав. Молотов провел пресс-конференцию для иностранных журналистов, в ходе которой употребил словосочетание «уменьшение напряженности в международных отношениях» 24 раза. На конференции на Бермудах с участием Эйзенхауэра, Черчилля и Жозефа Ланьеля в начале декабря родилось согласие на проведение совещания министров иностранных дел четырех держав в Берлине. Молотов ответил выдвижением новой прорывной идеи: «СССР начал переходить от позиции, что разрешение германского вопроса является ключом к европейской безопасности, к той точке зрения, что европейская безопасность является ключом к разрешению германского вопроса. Когда Молотов прибыл на совещание министров иностранных дел в Берлин в январе 1954 г., все уже было готово к запуску нового грандиозного советского проекта, который получил предпочтение по сравнению с продолжением мирного договора с Германией: создания общеевропейской системы коллективной безопасности»[1267].
В Берлине Молотову впервые пришлось столкнуться с республиканской администрацией, обвинявшей Трумэна в мягкости по отношению к коммунизму. Госсекретарь Даллес — строгий моралист и глубоко религиозный человек — «трактовал окружающий мир как арену борьбы двух начал — добра и зла. И он намеревался не просто сдерживать врагов (понимай: силы зла), а нанести им сокрушительное поражение. Идея простого сдерживания коммунизма не удовлетворяла Даллеса, он мечтал полностью “низложить” коммунизм и “освободить” порабощенные народы»[1268]. Преимущество в ядерном вооружении и средствах его доставки легло в основу новой доктрины «массированного возмездия», которая предписывала «полагаться главным образом на большую способность к мгновенному ответному удару средствами и в местах по нашему собственному выбору»[1269]. Картину «возмездия» в случае плохого поведения СССР представило командование стратегической авиации: одновременное нападение на СССР 150 бомбардировщиков В-36 и 585 — В-47 с европейских, азиатских и американских баз, которые могли бы пустить в ход 600–750 бомб. «В результате этих двухчасовых операций Россия стала бы грудой дымящихся и зараженных радиацией руин»[1270].
Бромадж зафиксировал: «Кружащий снег из русских степей ударял по городу, когда Молотов уселся в старом дворце Гогенцоллернов в комнате, потолок которой украшал трубящий Архангел Гавриил. Вновь вежливая, спокойная манера; члены делегации с лицами, похожими на восковые маски, следующие за ним на почтительном расстоянии; костюм из превосходной черной ткани и синий галстук, изысканная рубашка и тщательно выбритый подбородок. Было ясно, что у него были развязаны руки: до пятого дня никто из подчиненных не передал ему даже записку»[1271].
— Мы собрались не для того, чтобы делать категорические заявления, а для того, чтобы выслушать друг друга и найти возможность договориться по тем вопросам, по которым можно договориться сегодня, — заявил Молотов на открытии[1272].
Двадцать семь публичных заседаний, обсуждения по всему спектру острейших вопросов. Молотов в отличной форме. «Американский государственный секретарь восхищался, как и другие, блестящей техникой Молотова за столом переговоров. Он говорил без конца, но всегда по теме и точно. Он мастерски вкладывал в уста других слова, которые те никогда не произносили. Он вновь вбрасывал отвергнутые аргументы оппонентов, как будто они были его собственными«[1273]. Джексон — помощник Эйзенхауэра по
