Ирвинг Стоун - Происхождение

– Я помню о всех опасностях. Книга эта станет моей последней вехой на пути в ад. Разве что вы защитите и любезно согласитесь прочитать всю рукопись.

Чарлз посуровел.

– Без сомнения, человек относится к той же категории, что и животные. Наши предки жили в океане, у них был плавательный пузырь, мощный хвост плавник, несовершенный череп, и, несомненно, они – обоеполые. По душе ли вам родословная человека?

Когда приезжали Джозеф Гукер и Томас Гексли, в Даун-Хаусе наступал праздник. Жены ученых делили одни и те же заботы и радости. Такой великой созидательной троицы, как их мужья, не сыскать во всем британском научном мире. Они смело докапывались до первоистоков природы, открывая на пути все новые ее тайны. В работе они себя не щадили, посему часто болели, им требовался уход и забота. Богоборческие идеи всех троих пагубно отражались на семейных отношениях. Все трое черпали силы в своем вдохновении.

Раннее весеннее утро. Нежаркое еще солнце освещает первые робкие цветы на клумбах. Трое ученых в гостиной склонились над столом. Заговорил Гукер:

– По-моему, скоро всем опротивеет шакалий вой в ваш адрес, Чарлз, и у вас появится много сторонников. Сейчас многие ополчились на вас отнюдь не из принципиальных соображений, вскоре они будут вас так же поддерживать. Оуэн, несомненно, изрядно подорвал свою репутацию в глазах тех, кто пишет и мыслит самостоятельно: будь то его оскорбительный выпад против Гексли или подлость по отношению к вам.

Гукер заблуждался, он заглядывал слишком далеко в будущее. А пока его вступительная статья к "Флоре Тасмании", некогда благожелательно встреченная критикой, всячески замалчивалась – враги Чарлза сговорились никоим образом не упоминать о ней, ибо отдельные ее положения поддерживали идеи естественного отбора.

– До чего ж мелочны все нападки! – воскликнул Чарлз. – Каждая из них еще одно подтверждение ценности моей работы. Поэтому нельзя отчаиваться. Я верю, придет время, хотя я до него не доживу, и на генеалогическом древе жизни на земле обозначится каждая истинная веточка.

И все трое, захватив трости, вышли в сад и направились к Песчаной тропе совершить по традиции семь кругов по опушке темневшего вдалеке леса. Шагали слаженно, в ногу. Заговорил Гексли, в голосе его звучала напористость и убежденность.

– Сейчас в спорах верх одерживают не логические доводы, а субъективные факторы. Хочешь, чтобы тебя поняли, – пускай в ход кулаки. Смешно сказать, но и наши критики начинают переругиваться. Обвиняют друг друга: не тем, мол, оружием сражаются

– И все же, – с достоинством заметил Дарг – неприятно, когда тебя до такой степени ненавим и, как Оуэн. В Лондоне говорят, он извелся от зависти, еще бы: только о моей книге и говорят. Не понимаю, как может он завидовать ученому, стоящему неизмеримо ниже, чем он сам. Как говорит Джон Генсло, "вражда одного естествоиспытателя с другим так же недостойна, как и гонения одной секты на другую".

В то время как Ричард Оуэн, прячась под маской анонимности, опубликовал гнусный пасквиль в "Эдинбургском обозрении", появились искренние восторженные отзывы от физиолога Уильяма Карпентера в "Национале" и честное, непредвзятое мнение профессора палеонтолога Ф. Ж. Пиктэ, напечатанное в женевской "Всемирной библиотеке", которое со временем пробудит интерес к книге Дарвина во Франции и Германии. Пришло хвалебное письмо от Алфреда Уоллеса из Малайзии – книгу он дочитывал там. Чарлз поделился с друзьями:

– Уоллес пишет непритязательно и, что меня восхищает, без намека на зависть или уязвленное самолюбие.

Каждый сходит с ума по-своему. Так и критики Чарлза: Самюэль Хотон из Дублина и Уильям Гарвей, профессор ботаники из колледжа Святой Троицы, совсем было убедили его, что толковать факты он не умеет. Но затем, узнав, что сам великий Генри Томас Бокль, автор "Истории английской цивилизации", высоко отозвался о книге, Чарлз воспрянул духом. Бостонский "Христианский исследователь" поместил обстоятельный и благожелательный обзор. Зато "Журнал Фрэзера" неуважительно отозвался о логическом мышлении вообще всех ученых-натуралистов!

Но от яростных нападок Адама Седжвика, казалось, противоядия не найти. В "Наблюдателе" появилась его оскорбительная анонимка:

"…В заключение хочу выразить свое отвращение к этой теории, потому что: во-первых, она сугубо материалистична; во-вторых – отказывается от индуктивного метода, единственного истинного пути в познании материального мира; в-третьих – отказывается признать высшее предназначение человека, и, следовательно, у сторонников этой теории тоже подорваны моральные устои.

Я, конечно, не допускаю мысли, что Дарвин не верит в бога, хотя материализм его открыто атеиста-чен…

Факты сгруппированы и связаны меж собой цепью догадок и бесконечными перепевами одного и того же в корне неверного положения. Но из мыльных пузырей каната не совьешь". Гексли возмутился:

– Каково, а?! Сегодня превозносят до небес, а завтра – лицом в грязь.

Чарлз нехотя улыбнулся.

– Точно как на "Бигле": придем в порт – матросы пьют, гуляют, а потом расплата – боцман их плеткой-девятихвосткой угощает.

"Происхождение видов" носило по штормовым волнам в основном у научных и теологических берегов. Усилиями Адама Седжвика дискуссионная буря разыгралась не на шутку. Седжвику не терпелось пустить на дно своего врага, как некогда едва не пошел на дно "Бигль", попавший в страшный ураган у мыса Горн. От Генсло Чарлз узнал, что Седжвик замышляет нанести новый удар на конференции Кембриджского философского общества. Он утверждает, что "Происхождение" – всего лишь модная книжица. Сегодня ее читают, а через неделю, через месяц появится другая.

Гексли считал, что ее читают сегодня и будут читать и завтра, и послезавтра.

На обвинение в атеизме Чарлз ответил в письме к Асе Грею: "Точка зрения теологов меня огорчает. Даже не знаю, что сказать. У меня и мыслейбогоборческих не было. Я признаю, что не так отчетливо вижу во всем промысел божий и дарованную нам благодать. В мире, по-моему, слишком много страданий. Не верится, что всемогущий и милосердный всевышний нарочно создал ихневмонов для единственного предназначения: паразитировать в организмах гусениц и пожирать их изнутри, а кошек – чтобы охотиться за мышами. Все вокруг, по моему разумению, развивается по определенным законам, а частности (неважно, вредные или полезные) зависят от более тонких механизмов, которые мы называем случайностью. Такое представление, разумеется, не в полной мере удовлетворяет меня. Я глубоко убежден, что человеческому разуму не объять необъятного. С таким же успехом собака могла бы рассуждать об уме Ньютона…"