Борис Григорьев - Повседневная жизнь советского разведчика, или Скандинавия с черного хода

— Так в чем же дело? — недоумевал я. — Ложитесь раньше.

— Не получается, Борис Николаевич.

Прошла неделя-другая, и я вдруг тоже стал обнаруживать в себе по утрам какую-то немоготу, характерную слабость в членах, легкую одышку. И чем дольше я жил в Баренцбурге, тем труднее становилось вставать с постели.

Я обратился к консулу Еремееву, и он «популярно» рассказал мне, что мой организм, по всей видимости, начал по-настоящему адаптироваться к «полярке». Вся слабость в чреслах объяснялась всего-навсего нехваткой на Шпицбергене кислорода. Поэтому, если на работе нет срочных или экстраординарных дел, рекомендуется лучше полежать в постели и не насиловать напрасно организм. Организм сам подскажет, когда ему можно выходить на работу.

Такое объяснение показалось мне весьма удобным извинением для нерадивых чиновников. Я припомнил, что сам Леонид Михайлович, вероятно, следуя вышеописанной рекомендации, никогда не появлялся в служебных помещениях консульства раньше 12.00, а уж его-то организм должен был уже приспособиться к коварной «полярке»! Его супруга, подрабатывавшая в администрации рудника, рано уходила из дома, а он после длительных ночных сидений у камина со своей любимой бухгалтершей Натальей отсыпался и отлеживался в постели.

— И когда это состояние слабости исчезнет? — спросил я консула.

— Говорят, адаптация может длиться до двух лет.

— Так к этому времени истечет срок командировки.

— Ну так ее можно всегда продлить, если уж тебе так хочется пройти весь курс адаптации, — предложил Еремеев. — А потом так же болезненно будешь чувствовать себя в Москве, отвыкая от «полярки».

Об этом разговоре я постепенно стал забывать, потому что наступал полярный день, в течение которого солнце немилосердно светит со всех сторон света, и ко мне пришла бессонница. Правда, утром-то я кое-как поднимался, но к обеду так уставал, что после обеда приходилось «прихватить» в постели пару часиков сна. Но если ты поспал днем, то ни за что не сможешь сомкнуть глаз ночью. И так «на колу мочало, начинай сначала».

Старый полярник метеоролог из Мурманска Борис Иванович Синицын тоже советовал не насиловать организм и спать тогда, когда он этого хочет. Признаюсь, я последовал его совету и стал чувствовать себя намного лучше. Правда, иногда приходилось находить себе занятие ночью (ночью это время суток можно было назвать с большой натяжкой, потому что из-под плотных жалюзей пробивался такой яркий солнечный свет, которого нет в самый яркий солнечный день в Африке).

Потом я пришел к выводу, что требовать соблюдения режима дня в условиях, когда главной задачей является решение вопроса о выживании, было бы не разумно. Выполнение самой простой бытовой задачки, о которой на материке вообще не задумываешься, требует на Шпицбергене зачастую колоссальных затрат энергии и времени. Отвести ребенка в детский сад, когда ветер со снегом сбивает тебя с ног, это уже подвиг.

Я снял с повестки дня требование о соблюдении европейского режима дня и настаивал только на том, чтобы порученная работа была сделана в срок и качественно. Это не у всех получалось, для некоторых вообще «упорный труд был скушен», но в целом точку удалось «раскачать», и определенные положительные сдвиги все-таки стали постепенно ощущаться.

Наши опасения не оправдались: «Э» лучше работать не стал.

Шпицбергенская разведывательная проблематика входила составной частью в глобальную Арктическую тему, поэтому мы внимательно отслеживали все, что происходит на архипелаге в экономической, экологической и научной областях, и докладывали об этом в Центр. Естественно, мы зорко следили за тем, чтобы с норвежской стороны не наблюдалось поползновений к использованию территории архипелага в военных целях, в интересах НАТО. В начале 90-х годов проблема военного использования Арктики стояла уже не так остро, как в 70–80-х годах, но окончательно с повестки дня еще не снималась.

Шпицберген с точки зрения условий оперативной работы — даже не большая, а маленькая деревушка, в которой всем обо всем известно, поэтому настоящей агентурной работы мы на архипелаге не вели. Все наши связи и контакты были официальными и дружескими. Другими в «полярке» они просто быть не могли. Причем переход от знакомства к дружбе там был намного короче, чем в той же Норвегии, Швеции или Дании. Человек там не знает, когда сможет увидеться со своим знакомым следующий раз, поэтому ценит представившуюся возможность пообщаться и посплетничать за стаканом пива, рассказать и одновременно услышать что-то для себя новое, познавательное.

Оперработник заявил контакту; что наши компетентные органы не занимаются компрометацией иностранных граждан, а сообщенных контактом данных пока для этого недостаточно.

Парадоксально, но факт, что работая на «краю Ойкумены», я значительно чаще встречался с крупными политическими деятелями, нежели в то время, когда работал в скандинавских столицах. Причем если в Копенгагене или в Стокгольме я и сталкивался раз в год лицом к лицу с местным членом правительства, то только для того, чтобы перевести ему с русского языка фразу посла или пожать на приеме руку. Не больше того.

На Шпицбергене же я регулярно, не реже одного раза в месяц, имел возможность лицезреть в качестве своего собеседника либо министра труда Норвегии, либо председателя внешнеполитического комитета стортинга,[81] либо председателя парламентской группы партии Центра, либо еще какую-нибудь важную персону с политического Олимпа Осло. Многочисленные делегации из норвежской столицы, выполнив свою миссию в Лонгиербюене, считали своим непременным долгом посетить советские поселки и воочию убедиться, чем мы живем, дышим, как сотрудничаем с сюссельманом, какие проблемы решаем.

Беседы, как правило, получались интересные, содержательные и достаточно длительные. Консул и я не скупились на угощение, поэтому приемы проходили на «высшем уровне» с обоюдной пользой для всех участвующих сторон.

Источник сказал объекту: «Здравствуй, Джонсон», на что последний ответил: «Здравствуй, источник».

Запомнился единственный за мою командировку «большой» прием по случаю 74-й годовщины Октябрьской революции. Советского Союза уже не было, но консул решил, что прием нужно было проводить все равно, потому что «не проводить неудобно».

Поскольку другого государственного праздника у новой России еще не было, то воспользовались старым. Ifte можно было проводить прием в государственный праздник страны, которой уже не было? Только на Шпицбергене.

В Лонгиербюене уже был новый губернатор О. Блумдаль, и мы с нетерпением хотели посмотреть на него вблизи, познакомиться как следует и установить по возможности дружеский контакт.