Майкл Шелден - Черчилль. Молодой титан

Ольстерские юнионисты поставили правительство в положение, из которого невозможно найти выход. Если бы премьер-министр был тверже и решительнее, он мог бы выбрать подходящий момент, чтобы остановить Карсона и найти способ изолировать его. Но в эту трудную минуту кабинет обратился за помощью к Черчиллю. Еще неделю назад он вызывал всеобщее раздражение из-за непомерных требований, и вдруг стал «любимым бульдогом», который способен поставить лидера юнионистов на место. Ллойд-Джордж счел, что он слишком давил на Черчилля, и заговорил намного теплее со старым другом. «Речь, которую ты произнесешь, прокатится по коридорам истории», — убеждал он его.

Лесть попала в яблочко. Черчилль выступил на севере, в Брэдфорде, чтобы убедить юнионистов взять назад их угрозы. Но юнионисты сохранили твердость. Напрасно он пытался внушить им беспокойство по отношению к немцам, которые, внимательно наблюдая со стороны, могут надеятся на то, что внутренний кризис в Британии окажется даже более разрушительным, чем все прежние.

В течение следующих четырех месяцев правительство было полностью сосредоточено только на том, чтобы усмирить беспорядки в Ольстере. Но взаимонепонимание только нарастало.

Несколько десятков армейских офицеров, служивших в лагере Карра возле Дублина, считая, что их намереваются послать в Белфаст для борьбы с юнионистами, пригрозили отставкой. Это грозило тем, что мятеж будет разрастаться. Опасаясь, что находящиеся в Ольстере склады с оружием и другим военным снаряжением могут подвергнуться внезапному нападению, Черчилль послал эсминцы, чтобы помочь в переброске в регион армейских подкреплений. Когда оппозиция узнала об этом, Уинстон стал объектом словесной бомбардировки, которая своим размахом намного превосходила само деяние, послужившее для нее поводом. Юнионисты разжигали ненависть к Черчиллю, обвиняя в тайной подготовке заговора для штурма Ольстера и организации там «погрома». Основываясь только на слухах, Эдвард Карсон рисовал портрет Черчилля как самозваного царя Ольстера, решившего устроить бойню в Белфасте. Он величал его не иначе как «предательский сын лорда Рэндольфа, который желает остаться в памяти потомков белфастским мясником».

На протяжении всей его деятельности, критики всегда только набрасывали облик Черчилля, который потом подправляли по ходу дела, как им хотелось. И при помощи карандаша и резинки они могли мановением руки превратить его в чудовище, способное пойти на любое преступление. В очень большой степени это было вызвано его аристократическим происхождением, которого критики не могли ему простить. Никто не замечал того, что другие политики — его современники — с удовольствием принимали высокие титулы, которыми их жаловали, а он большую часть своей карьеры оставался просто Уинстоном. Но ничто не имело значения, когда кому-то из его недоброжелателей хотелось выявить сумасшедшего герцога, напыщенного принца или императора-тирана, спрятанного внутри Черчилля.

В самый разгар Ольстерского кризиса в «Фотнайтли Ревью» дали его портрет: «Мистер Черчилль все более и более напоминает других аристократичных демагогов, известных в истории… его высокомерие можно сравнить только с надменностью Клавдия, его безрассудные речи преисполнены чванства, он умет витийствовать, он самоуверен, его претензии безграничны, и он не испытывает ни малейших угрызений совести».

К счастью для Британии, грозящая ей гражданская война из-за Ольстера обернулась всего лишь длительной серией грубых словесных дуэлей. Вражда еще продолжала бушевать 28 июня 1914 года, когда другой объект ненависти националистов — австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд, тот самый турист, что посещал Лондон прошлой осенью, — был застрелен в Сараево. И если в прошлом году лондонский визит Франца Фердинанда остался практически незамеченным, то и теперь его известие о его смерти довольно медленно доходило до сознания британской публики. Реакцию Артура Ли, члена парламента от партии тори и владельца Чекерса, можно назвать весьма типичной: «Новость о том, что некий австрийский эрцгерцог (один из многих и неизвестный у нас) был убит в месте под названием Сараево (которое ничего нам не говорит), не произвела на нас сильного впечатления, за исключением того факта, что бал в королевском дворце, которого мы с таким нетерпением ждали, был отменен, и при дворе объявлен траур».

В самом деле, какое значение для страны, находившейся на грани гражданской войны, могло иметь событие в балканском захолустье, где некий обезумевший убийца застрелил некоего наследного принца? Но, как вскоре выяснится, это убийство стало прологом долгой трагедии, которая быстро задвинула в тень Ольстерский вопрос, заставив его «уплыть назад», как выразился Черчилль, «в туманы и шквалы Ирландии». После объявления войны Ольстер тоже должен был сражаться, но против Германии, и вместе с остальной Британской империей.

XXVI. Последняя линия обороны

Пожар войны распространился очень быстро, много времени это не потребовало. Австрия стала угрожать Сербии, Россия готовилась выступить против Австрии, Германия превратилась во врага для всех, кроме Австрии. Были выдвинуты ультиматумы, государственные деятели самого высшего ранга заговорили на повышенных тонах, армии были мобилизованы, линкоры Королевских военно-морских сил вышли в море, и вахтенные матросы тревожно вглядывались вдаль, поскольку опасная черта уже приближалась. Германия, которой так не хватало повода, чтобы развязать военные действия, наконец, могла воспользоваться уважительной причиной и поддержать Австрию против русского царя и его западных союзников — французов.

Как и предсказывал Уинстон, британцы не могли допустить французского разгрома, и когда германские войска решили атаковать Францию через нейтральную территорию Бельгии, это стало поводом для вступления Британии в войну. В Лондоне, теплым вечером 4 августа 1914 года, Черчилль сидел в адмиралтействе, не отрывая взгляда от часов. До одиннадцати часов вечера Германия должна была дать ответ на запрос Британии о соблюдении нейтралитета Бельгии.

Минутная стрелка двигалась. Ответ не приходил. В одиннадцать часов в распахнутое окно донесся бой башенных часов Биг-Бена. И с первым ударом по комнате прошло шелестящее движение — на корабли была послана телеграмма с предписанием «Начать военные действия против Германии».

В свои тридцать девять лет Уинстон находился теперь в центре мировой войны, взяв на плечи груз ответственности за самый большой флот в мире, и обязанность прикрывать берега родного острова. Ему потребовалось тринадцать лет, чтобы подняться из рядов заднескамеечников парламента до одного из самых высоких постов империи. После всех споров и политических стычек, очернительства и брани, он получил возможность повлиять на ход истории, и доказать значимость героического видения жизни.