Майкл Муркок - Вечный огонь

Майкл Муркок

Вечный огонь

Посвящается Альфи Бестеру

Разожги великий пламень,

Закали меня, как сталь,

Крылья вечных дай желаний,

Чтобы втуне не пропал.

…Пламень алый, белый жар,

Ты яви нам Божий дар,

Жги и жарь нас, белый жар,

Пламень алый, жги и жарь.

ГЛАВА ПЕРВАЯ, В КОТОРОЙ АВТОР ВЫРАЖАЕТ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬ СВОИМ ИНФОРМАТОРАМ

Читатели, живо следящие за жизнью на Краю Времени, конечно, знакомы с историей Джерека Карнелиана и миссис Амелии Ундервуд, изложенной автором в книге «Танцоры на Краю Времени». Не сомневаюсь, что они вместе с рассказчиком с большим интересом следили за приключениями влюбленных и должным образом оценили причастность к этой истории Лорда Джеггеда Канари. Вероятно, читатели приуныли, узнав, что грандиозный план Лорда Джеггеда исключил даже теоретическую возможность узнать о дальнейшей жизни обитателей Края Времени. Разделяя эти горькие чувства, автор с радостью сообщает раздосадованным читателям, что они при желании могут ознакомиться с другими событиями из далекого прошлого — с теми, что предшествовали инициативе хозяина Канари, ибо путешественники до сих пор посещают Край Времени, хотя и не могут преодолеть ту временную преграду, которую установил вездесущий Лорд Джеггед.

Допускаю, что истории, рассказанные путешественниками во времени, не полностью достоверны, ибо, повествуя о своих приключениях, они приводят не только факты, но и высказывают догадки, часто основанные на слухах. Тем не менее, романисты вроде меня считают эти истории увлекательными и с удовольствием переносят их на бумагу, хотя и предполагают, что их смелые сочинения могли бы позабавить тех, о ком повествуют. К счастью, нет никаких подтверждений, что эта книга пережила хотя бы нынешнее столетие. Что тогда говорить о миллионах ближайших лет!

Если нижеизложенная история покажется читателям менее правдоподобной, чем другие рассказы о Крае Времени, то виной тому доверчивость и легкомыслие автора, который поверил на слово путешественнику во времени, впервые побывавшему в будущем. Этот искатель приключений, член Гильдии Путешественников во Времени и собрат миссис Уны Перссон по увлечению, не позволил открыть читателям свое имя, тем самым предоставив свободу перу рассказчика, что оказалось мне на руку.

И все же, прежде чем окунуться в повествование, скажу несколько слов о своем приятеле. По его словам, он был свидетелем многих значительных событий в истории человечества. К примеру (если только ему поверить), он присутствовал при распятии Иисуса Христа, наблюдал бойню в Милэе, ужасался злодейскому убийству Наоми Якобсен. Со своей базы в Западном Лондоне (XX век, секторы 3 и 4) мой непоседливый друг крейсирует в потоке, который он называет «хронотечением», проникая в прошлое и будущее Земли и сопряженных с ней планет-невидимок. Из всех известных мне путешественников во времени лишь этот искатель приключений всегда готов рассказать о своих похождениях всякому, кто готов слушать. Видимо, он совершенно не подвержен действию эффекта Морфейла, понуждающего путешественников во времени действовать и говорить с большой осторожностью. По крайней мере, он сам считает, что этот эффект придумали люди с неуравновешенной психикой, расстроенной воздействием алкоголя или наркотиков. Сам себя он величает «хроностранником вне закона» (по этой самооценке читатель может составить себе представление о его характере).

Возможно, вы считаете, что я поверил в историю мисс Мэвис Минг и Иммануила Блюма, поддавшись обаянию своего друга, но на деле в самой сути повествования кое-что показалось мне убедительным, и я принял за правду едва ли не самый невероятный рассказ из тех, что мне довелось услышать. Проверить подлинность истории невозможно (особенно ее заключительной части), но, чтобы не заронить у недоверчивого читателя сомнения в ее очевидной правдивости, сошлюсь на то, что имею немало косвенных доказательств истинности произошедших событий. Кроме того, по рассказам другого путешественника во времени я хорошо знаком с мистером Блюмом и даже описал его похождения в книгах «Огненный Шут» и «Ветры Лимба».

Нижеизложенная история описывает события в жизни мисс Минг, произошедшие после того, как эта жалкая женщина вмешалась роковым образом во взаимоотношения между Дафниш Арматьюс и ее сыном Сопуном, о чем я рассказал в повести «Древние тени». По обыкновению, основные события описаны автором в точном соответствии с рассказом путешественника во времени. Однако, чтобы сделать повествование более интересным и динамичным, мне пришлось слегка раскрасить его, дополнить подробностями из другого источника и ввести диалоги.

В повести «Древние тени» я мельком рассказывал о взаимоотношениях между мисс Минг, несносной и жалкой личностью, и Доктором Волоспионом, самоуверенным мизантропом. Трудно судить, что за извращенное удовольствие находил Доктор Волоспион в общении с этой женщиной, равно как и понять, к чему было мисс Минг, старавшейся огородить себя от любых неприятностей, терпеть несуразные выходки и оскорбления Доктора. Возможно, Доктор Волоспион видел в ней оправдание своему человеконенавистничеству, а мисс Минг, по-видимому, предпочитала унизительное внимание прискорбному одиночеству. Впрочем, зачем гадать? И в наши дни случается, что взаимоотношения между людьми не поддаются разумному объяснению.

Сделав необходимые пояснения, автор, наконец, ступает на прямую дорогу повествования и предлагает на суд читателя историю о преображении мисс Минг и о том участии, которое приняли в этой метаморфозе Доктор Волоспион и Иммануил Блюм.

ГЛАВА ВТОРАЯ, В КОТОРОЙ МИСС МИНГ, КАК ОБЫЧНО, ЧУВСТВУЕТ СЕБЯ НЕ В СВОЕЙ ТАРЕЛКЕ

Одно солнце всходило над горизонтом, а другое закатывалось, создавая фантастическую игру света и тени, остававшуюся, тем не менее, незамеченной большинством участников вечеринки, собравшихся у подножия горной гряды, возведенной Вертером де Гете по картине художника древности Холмана Ханта, полотна которого Вертеру удалось откопать в одном из разлагавшихся городов.

Создавать ландшафты по произведениям живописи пытались и до него, но, в отличие от других обитателей Края Времени, отдавших дань новой моде, Вертер с настойчивостью пуриста воспроизводил в создаваемой им натуре все детали изображения, невзирая на замечания критиков, обвинявших его в отсутствии творческого начала. Вертеровской концепции «искусство ради искусства» какое-то время следовал Герцог Квинский, но чистота жанра вскоре утомила его, и Вертер остался в оскорбительном одиночестве, что, впрочем, его только обрадовало, ибо появился новый повод предаваться сладостному страданию.