Андрей Венков - Атаман Войска Донского Платов

От Платова известий не было, зато Милорадович подошел. Кутузов его хвалил и орлом называл.

Французы и итальянцы Дохтурова вытеснили, город заняли. Кутузов заволновался, засобирался уходить. Платову приказ послал, чтобы немедленно на неприятеля налетел. Надо же силы его отвлечь, отступление прикрыть.

Послали казаков поглядеть. Те донесли, что кругом леса, овраги, дорога одна, на Бобровск, если ее перерезать, почешутся французы.

— Отдыхайте, ребята, — распорядился Платов. — До свету пойдем.

Рассчитал он, когда выйти, чтоб на рассвете налететь, где речку переходить. Многие из ополчения в первый раз на такое дело идут, и потому приказал строго-настрого Алексею Иловайскому, который должен был вести, чтоб тем же путем обратно и долго чтоб там не мотались, а он, Платов, с егерями и донской артиллерией их на переправе встретит и прикроет.

Алексей Иловайский, красавчик (не в Иловайских пошел, в материнскую родню), ночью повел казаков. На рассвете слышно стало стрельбу. Ждал Платов на крутом бережке с донской артиллерией, дождался — возвращаются, пушки отбитые тянут, от неприятельской конницы отмахиваются.

— Ну, молодцы, ребята!

Неприятеля егеря из кустов и батарейцы с горы огнем встретили, один полк уланский разогнался, на картечь нарвался… Одиннадцать пушек привезли трофейных, невредимых — и это с первого набега.

Удачный день выдался. Пришли известия от Георгия Иловайского, что у Медыни поляков разбил, одного генерала убил, одного в плен взял, и еще пушек пять штук захватил. Потом Дмитрий Кутейников, который до Бобровска добрался, донес, что тоже врага поразил.

— Славно! Славно! Поеду к Кутузову, расскажу…

— Невозможно, Матвей Иванович.

— Что такое? Где фельдмаршал?

— Отступает, — усмехаясь, сказали верные ребята. — На переход к Калуге ушел.

— Ну, пусть побегает, жир растрясет…

14 октября, в святой для Платова день, писал он поздравительное письмо Императрице Марии Федоровне по случаю ее дня рождения, расписал последние три победы. «Во всех сих поражениях (неприятеля) положено более тысячи, и то из человечества взяты, более же резали их дерзких… Бог милостив, Всемилостивейшая Государыня! Мы же восстахом и исправихомся! По обстоятельствам предвидится, и, как кажется, я не ошибаюсь, что враг наш с таковых поражений его обратится вспять».

Заодно послал отступающему Кутузову поздравление с победой. Очень удачный день!

На другой день, 15-го, разглядели, что Бонапарт ушел. Не решился на новое сражение, начал отступление по разоренной Смоленской дороге. Пока удостоверились, пока Кутузову сообщили, французы далеко оторвались.

Кутузов за Бонапартом не погнался, а пошел себе спокойно параллельно злодею, устроил ему «параллельное преследование» по тихим местам, войной не разоренным. А Платова послал насесть Бонапарту на хвост, а пуще того позаботиться разрушить на неприятельском пути все переправы, чтоб остановить его, отрезать путь отступления.

17-го Алексей Иловайский и Дмитрий Кутейников догнали французов, 19-го сам Платов подошел и атаковал арьергард Великой армии под командованием маршала Даву.

Дни установились ясные и холодные. В бою только и согреешься. С Милорадовичем зажали они маршала Даву у Вязьмы. Разбитого Даву сменил в арьергарде маршал Ней…

24-го пошел снег, но еще редкий, а 25-го налетел северный ветер, и закружилась метель над разоренной Смоленской дорогой.

Платову с его казаками меньше всех усчастливилось. Французы шли по старой дороге, подчищали уже второй раз все, что лежало на их пути, а Платову выпало идти за ними следом. Благо у французов все лошади попадали, солома на крестьянских избах цела оставалась. Хотя сами впроголодь казаки шли, зато коней соломой кормили…

Но и при этих тяжких испытаниях бил Платов неприятеля, где мог, брал трофеи, пушки и знамена. Пленных же и считать устали, те сами приходили проситься.

В штаб-квартире победоносной кутузовской армии ликовали. Генералы рвались отрезать неприятеля, брать пушки и знамена. Приболевший Кутузов сдерживал их, как мог: сейчас развоюемся, а с чем в Европу придем? Нет уж, пусть казачки… Писал жене, жаловался: «От устали припадки, от поясницы разогнуться не могу, от той причины и голова временами болит». Вздыхал о родных: «Сладко мне было бы жить между вами». Вспоминал «Выбурх», «самый покойный город»: «Нигде так тихо не живал…» «Должно меня утешать то, что я первый генерал, перед которым Бонапарте так бежит». Жалел опустившихся французов: «Это — участь моя, чтобы видеть неприятеля без пропитания, питающегося дохлыми лошадьми, без соли и хлеба. Турецкие пленные извлекали часто мои слезы; об французах хотя и не плачу, но не люблю видеть этой картины. Вчерась нашли в лесу двух, которые жарят и едят третьего своего товарища. А что с ними делают мужики!..»

Заканчивал обычно: «Кланяйтесь всем, детям благословение». Подписывал: «Верный друг Михайла Г.[149] Кутузов».

На перемену погоды ныли старые кости. А тут еще начальник штаба Беннигсен под него подкапывался.

«Беннигсен — глупый и злой человек, уверили его такие же простаки, которые при нем, что он может испортить меня[150] у Государя и будет командовать всем; он, я думаю, скоро поедет…» — намекал Михайло Илларионович в письме к родным.

Один авторитет оставался для престарелого, умудренного фельдмаршала — царь. Чутко прислушивался Кутузов, что в Петербурге делается, что говорят.

Очередной курьер примчался, светский молодой человек:

— Вообразите, наш милейший Матвей Иванович — граф!

— Что, указ вышел?

— Еще нет, но дело решенное. За него очень хлопочет сама Императрица Мария Федоровна.

— Ах, вон оно что!

Как же это помимо Кутузова?

27 октября 1812 года сел Кутузов писать царю:

«Всемилостивейший Государь!

Генерал от кавалерии Платов с некоторого времени оказал давнюю свою ревность и действовал неутомимо при всей своей болезни. Кажется, что верх его желаний есть титло графское.

Всемилостивейший Государь, Вашего Императорского Величества всеподданнейший Князь Голенищев-Кутузов».

Через два дня, когда курьер кутузовский еще скакал в Петербург, Александр I известил Платова:

«Граф Матвей Иванович! В знак признательности Моей к Войску Донскому и во изъявление особого Моего благоволения к заслугам Вашим признал Я справедливым возвести Вас с потомством в графское достоинство, на что и доставлен будет Вам установленным порядком диплом от Сената».

Платов ничего этого еще не знал. Четыре дня дрался он с вице-королем Итальянским Евгением Богарне, загнал того в Духовщину[151], измочалив прежде, и теперь сам встал на отдых.