Воспоминания - Анна Александровна Вырубова
Оказывается, владыка Питирим заранее знал о планах Папы и тоже не открыл их Маме. Очевидно, владыка хочет играть и вашим и нашим. Ну что ж, дело хорошее. Так, по крайней мере, скорее обнажится душа его.
* * *
Мама очень недовольна тем, что Папа афишировал своим присутствием церемонию открытия Думы.
– Это, – говорит Мама, – похоже на то, что он, заигрывая с либералами, негласно признает нарушение самодержавного строя.
Это ложный шаг, который очень огорчает не только Маму, но и старца, – так говорит Мама.
А старец между тем замечает:
– Папа к Думе лицом повернулся. А Дума ему кулак показала. Папа от своего заступника отворачивается, а это к худу приведет. Будет худо. Потому Дума – это только помеха церковному и государственному делу. А кто против меня и против церкви – тот Богу не угоден. Будет худо!
Маму это очень волнует. Папа нервничает и говорит, что в такое тяжелое время, когда и война, и внутри страны неблагополучно, некогда раздумывать над жестами.
Он полагает, что его отношение к Думе в день ее открытия есть жест доверия.
– А дальше, – говорит он, – от нас будет зависеть признать, оправдала или не оправдала Дума этого к ней доверия.
Мама не совсем согласна с Папой. Она говорит, что эти жесты Папы направо и налево ведут к тому, что все только и говорят, будто Папа несамостоятелен, неустойчив. А среди либералов (из великих князей) это отношение Папы рассматривается как уклон в сторону их воздействия.
Кн. Палей говорила по этому поводу: то, что Папа не побоялся Мамы и старца и открыто выступил, приняв участие в церемониале открытия, показывает, что Папа переходит в лагерь искренне расположенных престолу людей, то есть великих князей и Гневной.
И так как такое настроение Папы необходимо использовать, то кн. Палей рекомендовала принять меры и добиться от Папы удаления старца. Дескать, ей известно, что Мама не допустит, чтобы старца отдали под суд, и вообще не допустит каких-либо по отношению к нему репрессий. Поэтому можно бы ограничиться тем, чтобы сослать его в отдаленный монастырь.
На это присутствующий там генерал Сав. (близко знающий старца), сказал, что он сумеет действовать и на расстоянии и вернее всего было бы от него избавиться.
Во всей этой истории видно только одно: великие князья боятся старца так, что им кажется: в нем одном весь ужас современного положения. Поганые трусы готовы пойти на преступление, лишь бы от него избавиться. Из этого следует, что в них нет никакой уверенности, что они могут влиять на Папу, а через него – на исторический ход событий. А если так, то надо, чтобы старец отбил у них всякую охоту влиять на Папу.
* * *
Мама в сильном беспокойстве. Утром сказала мне:
– А что если Россия действительно накануне революции?! Ведь это не только смерть престолу, а эшафот… Смерть – прежде всего для Папы, меня и детей… Смерть! И при этом у нее такое страшное было лицо. Я вся задрожала и спросила, чем вызвано такое настроение.
Она рассказала, что, когда Папа был у Гневной в последний раз, она так искренно, как мать, ему сказала:
– Мы все погибаем… Все… Но подумай о том, как спасти детей!
И при этом заплакала.
И это так подействовало на Папу, что, уезжая, он сказал:
– Я лично перестал верить в то, что докончу войну… Я делаю все, но уже не верю ни во что… И все время жду самого ужасного…
В таком настроении Папа уехал в Ставку[313]. Мама в большой тоске.
Я говорила об этом старцу.
* * *
Дамские политические салоны[314] – повальная болезнь… И странно, за все время, что я при дворе, за все десять лет, никогда не было такого шуму, такой неразберихи.
Конечно, теперь война. Тяжелая война. Но разве не было войн раньше?.. Нет, тут нечто другое. Тут какая-то скрытая, еще не выявленная болезнь. Что-то такое, что и пугает, и точно опьяняет в одно и то же время…
Вчерашний день отец говорил мне:
– Аннушка, или вы там ослепли, или вся страна охвачена безумием.
При этом он рассказал мне, что в салоне Кшесинской (где теперь бывают великие князья и цвет бомонда) говорилось, будто на Кавказе, в Полтавской, Екатеринославской, Харьковской губерниях, также и на севере (Вологда, Архангельск) идут широкие приготовления к бунту. Что в Царицыне (бывшее гнездо Илиодора) – имеется довольно сильная организация церковников, которая распространяет в народе слухи о том, что старец и Мама – немецкие агенты, а старец для того снимает лучших служителей церкви, чтобы обессилить русский народ. Там же распускают слухи, что наши продукты, вместо того чтобы передаваться народу, в тыл и армии, идут в Германию. Указывают на то, что пленные немцы живут как почтенные гости, тогда как наши гибнут. Пленных немцев кормят мясом, а наши солдаты едят сухари с червями.
Все эти сведения действуют на психику народа и подготовляют к революции. Одновременно с этим в армии, среди солдат, расходятся по рукам революционные листки и сказка о том, «как пьяный мужик полюбил царицу». Эта безобразная скандальная история расходится в тысячах экземпляров. Я видела один из этих листков: более грязного пасквиля нельзя себе представить. Это такая грязь! И при этом скверная русская ругань.
Отец, преданный престолу, говорит, что «бывают моменты, когда я бессилен выступить в защиту трона».
Я спрашивала у отца, не есть ли это брожение умов следствие войны, от которой все устали, изнервничались. Он болезненно вздохнул и сказал, что сначала война, наоборот, послужила небывалому подъему патриотизма, партийные споры были закончены и все объединились вокруг одной мысли – победить врага.
Но я говорила отцу, что энтузиазм, бывший в начале войны, уже улегся. Устали воевать, устали жертвовать.
Измучены и армия, и тыл. И это может вызвать такое брожение.
Отец полагает, что это не так. Что отечественная война, отдача Москвы – все это не только не роняло царизма, но подняло его. Я попробовала сказать отцу, что царизм поднимает победа и когда эта война закончится победой, все пойдет по-новому. Но отец не верит в победу, не верит в то, что Россия сохранит свое былое величие. Он полагает, что наверху не видать, как все расшатано: царя открыто презирают, царицу ненавидят.
На
