Ромен Роллан - Татьяна Лазаревна Мотылева
«Дорогой мой друг, мы были счастливы снова увидеть ваш почерк, услышать ваш голос. Ваше письмо от 1 октября было переслано нам в Париж, куда я приехал, чтобы получить врачебные советы и помощь; ибо — вы правы, когда говорите «нет дыма без огня», — я очень тяжело болел в течение последних двух лет, а в прошлом году был совсем уже при смерти: сердце, легкие, кишечник, весь механизм был в расстройстве — только голова продолжала наблюдать и замечать, даже и тогда, когда бредила. Теперь мое состояние не столь опасно, но все же мне часто приходится тяжко, и очень трудно ходить из-за одышки. Ладно! Это все в порядке вещей, ведь мне 79 лет.
Мы все эти годы не покидали Везеле (куда мы собираемся вернуться к 20-му числу этого месяца). С наших высоких стен, которые нас замыкали, но не защищали, мы видели, как совершался в долине, в течение ряда дней, жалкий исход наших армий. Мы долго были в оккупации, под надзором, ожидая худшего; нас пощадили, неизвестно каким образом, благодаря невидимому присутствию Жан-Кристофа, которого хотели было аннексировать в «подчищенном» виде. В течение двух последних лет большие леса, окружающие нас, ощетинивались отрядами борцов Сопротивления, готовивших засады, куда и попали в последние месяцы колонны отступавших немцев. В довершение всего мы пережили в конце августа небольшую битву под Везеле, с пушками, пулеметами, горевшими домами — все это игрушки в масштабе тех чудовищных битв, которые опустошили мир. А когда мы приехали сюда, как это было волнующе — найти в неприкосновенности чудесную красоту Парижа! Подумать только, что еще немного — и она была бы разрушена.
Мы разделяем ваши тревоги по поводу вашей семьи, разбросанной по разным местам. И мы тоже в тревоге за судьбу нашего сына Сергея Кудашева, о котором ничего не знаем с 1940 года. Наводим о нем справки через посольство.
Блокированный в тишине Везеле и, по мере продолжения войны, все более оторванный от остальной Франции, получая сведения о шагах Судьбы только по лондонскому радио (московское было очень плохо слышно), — я находил опору лишь в мышлении. У меня скопилось много дум, много трудов, которые надо публиковать; я, в частности, закончил серию работ о Бетховене (музыка была мне верным товарищем в эти злые дни); Альбен Мишель выпустит мои два тома о Пеги. Но найдется ли время у настоящего, у будущего, чтобы интересоваться прошлым?
Когда я вас увижу? Не задерживайтесь! Так мало осталось верных и надежных друзей! И ведь мы нужны друг другу, чтобы удерживать жизнь — эту убегающую реку — эту туманную спираль, которая вонзается в ночь…
Братски обнимаю вас и вашу милую жену. Моя жена тоже вас обнимает. Если вы любите меня, любите ее! Я жив благодаря ей. Без нее, без ее неутомимой помощи и нежности, я не смог бы пройти через эти тяжелые, густые, мрачные годы моральной подавленности и болезни…
Ваш старый друг
Ромен Роллан
Р. S. Передайте мой привет всем друзьям в СССР — и советской молодежи, которая мне дорога!»*
Врачи задерживали Роллана в Париже, а его тянуло в тишину Везеле. Перед самым отъездом он узнал, что Морис Торез возвращается во Францию, и 29 ноября послал ему письмо:
«…Шлю вам сердечный привет по поводу вашего возвращения, которого так ожидали во Франции. Вашего голоса недоставало в Париже. Пока Париж его не слышал, он не мог себя чувствовать полностью освобожденным.
Теперь закончился ужасный кошмар пяти последних лет. Сделаем же так, чтобы он не мог повториться, и поработаем над тем, чтобы поднять Францию из развалин! Надо восстановить национальное единение и мир во всем мире на основе союза всех свободных народов.
Сожалею, что должен уехать в мою провинцию в день, когда вы возвращаетесь сюда. Дружески жму вашу руку…»[17]
Начался декабрь, холодный, мокрый, с дождями и туманами. Это время года Роллан всегда переносил плохо. Помощь парижских врачей не дала ощутимых результатов: силы убывали. Но мозг работал по-прежнему интенсивно.
Вернувшись в Везеле, Роллан обдумывал все то, что увидел, услышал, прочитал за недели, проведенные в Париже.
Как мало он знал раньше о ходе войны! Не только об обороне Ленинграда или битвах на Курской дуге, но и о том, что происходило в самой Франции. Только теперь получил он представление о размахе народной антифашистской борьбы, о подвигах партизан Нормандии и Верхней Савойи, о забастовках шахтеров Севера, демонстрациях студентов Парижа. Он услышал о подпольной деятельности Французской коммунистической партии, вписавшей в мартиролог французского Сопротивления много благородных имен. Габриель Пери, Даниэль Казанова, Шарль Дебарж, Жак Декур, Жорж Политцер. И еще и еще имена… Десяткп тысяч коммунистов погибли в партизанских боях или были расстреляны как заложники. Таких, как Эли Валак, было много, очень много. И кто знает, быть может, не один Эли Валак, идя на опасное задание, брал с собою в спутники мятежную тень Жан-Кристофа?
Друзья рассказали Роллану об участии писателей в Сопротивлении. Он познакомился с нелегальными изданиями, просмотрел миниатюрные книжечки, которые выпускало в дни войны «Издательство полуночи». Радостно было убедиться, что в эти трагические дни полностью оправдал себя принцип антифашистского единства действий. Патриоты, придерживавшиеся разных взглядов — и марксисты и католики, — вместе работали, рисковали жизнью, погибали, чтобы Франция стала свободной. Радостно было убедиться и в другом. За годы испытаний окрепли не только нравственные, но и творческие силы французской литературы. В газетах, журналах сразу же после освобождения появилось много молодых, неизвестных прежде имен. Патриоты, возвращавшиеся из плена, из фашистских концлагерей, приносили в литературу свои свидетельства о пережитом.
Роллан вспоминал статью «Извилистый подъем», которую он написал на исходе первой мировой войны. История человечества движется через жертвы, катастрофы, тяжелые потрясения — не прямой и не гладкой дорогой, а дорогой ухабистой, каменистой, причудливо петляющей вверх. Но все-таки вперед и все-таки вверх-! Меньше чем полгода назад могло еще казаться, что гитлеровские мерзавцы прочно осели на французской земле. Но они и на самом деле оказались калифами на час! Они изгнаны из Франции, и уже недалек день их окончательного разгрома.
Да, народы сами делают свою историю. Сами народы, сами люди, а не слепые силы Судьбы. Народы многое могут, когда отваживаются — как отважился в критическую минуту Кола Брюньон — сами взять в руки «кормило и весло». Лишь бы не ослабевала в них эта решимость теперь, после
