Анна Оленина - Дневник

  Все жить в ладу скучно: мир есть образ постоянства, а я это только прощаю в дружбе и иногда в любви. И так единообразность обыкновенно доводит нас к скуке, скука к зевоте, зевота к разстроенным нервам, нервы к слабости, слабость ко сну, сон к смерти, смерть к Вечности. А до последней я не хочу так скоро добраться, а потому стараюсь усыпать путь мой не маковыми цветами, которые клонят ко сну, но розами и даже с шипами, потому что последние, кольнув, разбудят иногда тебя посреди Рая воображения, но зато и не доведут к единообразию, к чему примыкает даже и путь щастья. Вот почему я поссорилась с Хорунжиим, а именно за степных двух лошадей его (которых, между нами, никогда не видала, да и не знаю, на что они похожи).

  Сидели мы у круглаго стола128. Мы, т<о> е<сть> Marу, цветок после мороза, Львов, Хорунжий и Аз. Все было спокойно. Marу шила и, подымая голову, darted a meaning glance at me and Quentin Durward {бросала многозначительные взгляды наменя и Квентина Дорварда129 -- англ.}. Ленивой, но сантиментальной Львов гробовым голосом, и переплетя ногами, собирался читать стихи Батюшкова, я, перья ощипывая, завременно зевала, а Хорунжий собирался плести корзинку. "Которой-то час", -- спросила я небрежно и тем разстроила позицию Львова, который, сидя против меня, собирался было обрисовать глазами всю пылкость и нежность поэзии недостойной своей кузине: но, услышав вопрос мой, как верной рыцарь, побежал смотреть на солнечные часы130.

  Ответ его был, что скоро час. "Боже! -- воскликнула я, -- Mary, come and I will teach you to send an arrow, it will serve you in good time" {идемте, я научу вас стрелять из лука, это вам когда-нибудь пригодится -- англ.}. Я вскочила и, как стрела сама, полетела к цели, которая стояла на лугу. Все встрепенулись. "Дайте мне лук и стрелы", -- было мое повеление, и оба юноши принесли мне их131. Я поблагодарила их и стала стрелять не в мету, а в высоту. Стрелы падали в кусты (еще порядочный стих), Львов, мешая, подбирал. "Не пускайте стрел в кусты, -- сказал Хорунжий. -- А почему? -- был мой вопрос. -- Потому что неловко поднимать. -- Какой вздор, я хочу. -- Но я не пойду за ними. -- А пойдете. -- Нет -- Да -- Нет -- Да..." И стрела полетела в кусты. "Пожалуйста, принесите мне ея. -- Я сказал, что нет. -- Вы не принесете?" Он покачал головою. "И так я с вами не буду говорить". Позвонили к столу. Мы сели кушать. Он заговорил со мной, я улыбнулась, но молчала. Он заглядывал, заигрывал, заговаривал, а я... молчала. Прошел тот день, я все молчу. Другой настал. Заря прекрасная встала, день был хорош; я сошла вниз. "Ах, здравствуйте, А<нна> А<лексеевна>, -- было мне приветствие. -- Но что же, все еще сердиты?" Я все молчала. Пришел полдень. Глаза его меня умоляли простить его, но не хотел он сказать "Простите?". А я, я улыбалась и молчала. Mary взялась мирить нас и написала на бумаге: "Помиритесь, попросите прошения". "Благодарю", -- был короткий ответ.

  <Воскресенье> 14 Октября <1828>

  Сей час из церкви: рожденья Марьи Феод<оровны>132, был молебен и тут же услыхали мы о приезде государя133. Проживши в Приютине до ужасного вихря и снега, я в прошедшее воскреснье приехала с Папинькой в град Петров. Накануне еще прострадала я нервической болью в щеке и целых пять дней сидела дома, была больная и принимала гостей -- милую Barette134 и чудесную Алину135. Я теперь здорова, но все еще болит щека. Три дня тому назад получили известие, что Варна взята или по усильному сопротивлению сдалась, но не прежде, как несколько рот нашей гвардии, вошед в пролом, прогулялись по городу и возвратились только по усильному повелению Государя. Кто же привез веселую эту новость? Человек, которой с штыком в руках взошел в Варну и за то получил чин Генерала и крест Георгия. Но кто же это? ОН136, и вновь знакомые мечты в душе уснувшей пробудила137.

17 Octobre.

Jour memorable.

  J'ai revu... ce matin au magasin anglais. Je l'ai revu apres la guerre General et portant la marque d'une bravoure bien meritee -- l'ordre de St. Georges. Nous avons parle ensemble, j'ai eu le courage de paraitre gaie et non embarassee. Lui, il a ete aimable, bien aimable. J'ai ete triste tout le jour. J'ai reve a mes souvenirs du passe, qui ne peut revenir, at my biighted hopes, a la vie presente et future sans charmes, sans desirs, mais, helas, toute remplie de souvenirs. Je puis etre malh non, pourquoi le penser. Je puis etre indifferente a tout, hors a l'amitie. Je ne forme plus de desirs, tous ils ont ete fletris et arraches comme les fleurs d'un beau printemps; de meme que mon printemps elles ont disparu pour ne renaitre jamais. J'aimais l'un, j'estimais l'autre: le premier est plus haut que moi, l'autre au-dessous. Heureusement la vie a un terme, de meme que la souffrance! Mais du moins la premiere a une consolation, que n'ont pas les secondes: on a l'esperance d'un meilleur monde et les souffrances n'ont pas d'avenir!

(<Среда> 17 октября. <1828>

Памятный день.

   Я снова увидела... сегодня утром в английском магазине138! Я увидела его вновь после войны уже генералом с заслуженным знаком отличия за храбрость -- орденом Св. Георгия139. Мы побеседовали, у меня достало смелости не смущаться и казаться веселой. Он был любезен, очень любезен. Весь день я была грустна. Меня одолевали воспоминания о прошлом, которого нельзя вернуть, мысли об утраченных надеждах мысли о настоящем, но, увы, тоже наполненном воспоминаниями, и мысли о будущем без иллюзий, без желаний. Я могу быть несч..., но нет, к чему думать об этом? я могу быть равнодушной ко всему, кроме дружбы. Я не задумываю больше желаний, все они, как прекрасные весенние цветы, сорваны и увяли, так же, как и моя весна, они исчезли, чтобы никогда не возродиться. Я любила одного, уважала другого, первый стоит выше меня, другой ниже140. К счастью, жизнь, как и страдания, имеет предел! Первая по меньшей мере имеет утешение, которого не имеют вторые: мы надеемся на лучший мир, страдания же не имеют будущего!)

  5 Decembre.

  Un temps enorme que je n'ai pas ecrit dans mon journal. Que de grands et terribles evenemens dans le monde, que de choses serieuses dans ma vie privee. Apres avoir ecrit cette triste tirade, je suis tombee malade d'un rhumatisme a la tete et j'ai passe trois semaines au lit; pendant ce temps toute la Russie mit le deuil, et un deuil de coeur pour la perte de l'Ange-gardien de tous les Malheureux -- l'Imperatrice Marie. La prise de Varna lui a cause une telle joie, qu'elle en est tombee malade. Au commencement la maladie n'etait pas dangereuse, mais apres elle a augmente. L'Empereur arrive de l'armee la veille de sa fete le 14 Novembre; huit jours apres elle n'existait deja plus.

  Et la Russie pleure en elle une Imperatrice, une Mere, un Ange Consollateur!

  Cette nouvelle affreuse me donna une espece de rechute. Je me remis, pourtant, peu a peu et j'eus la betise d'aller faire mon service aupres du corps. Je payai cette imprudence par le retour de mon rhumatisme. Ah! quelle souffrance, Grand Dieu, le seul souvenir me fait dresser les cheveux. Je passais des nuits entieres sans pouvoir me coucher ni d'un cote ni de l'autre. J'eus 2 dents d'arrachees et enfin pour me donner un peu de sommeil, on dut me donner de l'opium. Je gueris enfin, grace aux soins de Wolsky.

  Mais venons au sujet le plus important. C'est que je suis entree bon chemin d'etre promise et ne sais plus ce que je dois faire. Pendant que je souffrais, Barbe Polt-Kiceleff eut le temps d'arriver. Le frere etait venu un jour avant, je ne le vis point, je souffrais trop, mais je rougis en l'apprenant. Encore huit jours se passerent. J'allais mieux, mais j'etais trop faible encore pour paraitre au salon . Le 22 Nov.: fete de mon Pere et jour du quel je puis compter ma convalecence.

  (<Среда> 5 декабря <1828>

   Как давно я не писала в своем Журнале. Сколько великих и ужасных событий произошло в мире, сколько серьезных испытаний выпало на мою долю.