Кафка. Пишущий ради жизни - Рюдигер Сафрански
Но порой все предстает ему в совершенно ином свете. В такие моменты он признает, что возможность не тратить на письмо «все свое время» приносит ему облегчение. Быть может, именно профессиональный труд дает защиту от всепожирающей, всепоглощающей силы письма; вероятно, именно должность бережет от «безумия».
Профессиональная жизнь Кафки началась летом 1906 года. После сдачи устного летнего экзамена он сначала прошел годичный практикум при суде и в адвокатуре, а затем проработал еще один год в Assicurazioni Generali – международной страховой компании, которая, как он надеялся, даст ему возможность отправиться с командировкой в Южную Америку. Это было его мечтой – уехать далеко, покинуть зловещую Прагу с ее «когтями»! Но из этого ничего не вышло. Режим работы в Assicurazioni был суровым: шесть рабочих дней до 18 часов, частые переработки. На писательство – «ужасное дело, невозможность заниматься которым теперь и составляет все мое несчастье»[47] – не остается ни времени, ни сил. Времени и сил хватает только на посещение ночных заведений и кабаре, где он бывал регулярно, как правило в компании Макса Брода. Поскольку угрызения совести его не покидали, он стал чувствовать себя едва ли не развратным субъектом.
И когда представилась возможность занять место в «Обществе страхования рабочих от несчастных случаев»[48], он подал заявление об увольнении из Assicurazioni, мотивировав решение уйти тем, что ему стала невыносима ежедневная «ругань» в бюро.
10 июля 1908 года Кафка устроился на работу в полугосударственное Общество страхования и теперь мог рассчитывать на жизнь в качестве служащего. Несомненно, что за него замолвил слово прежний одноклассник и друг по имени Феликс Прибрам, чей отец был президентом организации. Кафку привлекал рабочий график – с 8 до 14 часов. Он надеялся, что теперь получится выделить достаточно времени для письма, вокруг которого он сможет выстроить свой распорядок дня. Утром бюро, затем послеобеденный сон; затем прогулка, посещение гостей; вечером письмо до глубокой ночи, а иногда до раннего утра. И хотя он часто приходил на работу переутомленным, он быстро поднимался по карьерной лестнице. За короткое время, начав с простого помощника, он дослужился до позиции ведущего секретаря своего отдела, в задачи которого входило разбирать претензии и требования тех предприятий, где имели место несчастные случаи. Позднее Кафка стал специалистом в сфере безопасности на производстве. Его отправляли с командировками на соответствующие конгрессы и доверяли составление важных документов. Так как его хотели удержать на службе любой ценой, почти все его просьбы о повышении заработной платы удовлетворялись, а незадолго до обнаружения у него туберкулеза в конце 1917 года ему оплатили стоимость всех необходимых лечебных процедур. Ему во всем шли навстречу даже после того, как болезнь начала серьезно сказываться на здоровье. Зарплату, ставшую к тому времени уже весьма значительной, ему продолжали платить, даже несмотря на то, что он все реже был в состоянии приходить на работу. Он был всеобщим любимцем, а начальство ценило его за профессиональные навыки. Сослуживцев удивляло стилистическое совершенство составляемых им документов. Этот дружелюбный, скромный, высокий, очень худой человек с юношеской внешностью был темой разговоров среди коллег. В памяти сослуживцев надолго запечатлелась сцена, когда 27 апреля 1910 года во время торжественного назначения на должность «конциписта»[49], Кафку одолел приступ безудержного смеха. Брод записал в дневнике: «Кафка мне, безутешно: рассмеялся президенту в лицо во время благодарственной речи по случаю повышения – утешаем друг друга»[50]. А когда два года спустя Фелиция спросила его, способен ли он смеяться, он ответил: «Да еще как смеяться!» – а затем в подробностях описал это зловещее событие:
Надо ли говорить, что колени мои, хоть я и смеялся, подламывались от страха, – мои сослуживцы, кстати, теперь тоже смеялись, причем безнаказанно, ибо до отвратительности моего столь явного и злоумышленного хохота им было далеко, в его тени их смешки оставались относительно незаметными. Правой рукой неистово колотя себя в грудь, отчасти в знак раскаяния (и напоминания о дне примирения), отчасти же силясь выбить из себя как можно больше столь долго сдерживаемого смеха, я бормотал какие-то извинения, которые, каждое по отдельности и все вместе, возможно, были даже весьма убедительны, но, перемежаемые и заглушаемые все новыми приступами хохота, оставались для присутствующих совершенно невнятными. Теперь, конечно, и сам президент несколько смешался, и только призвав на помощь все свойственное людям подобного ранга умение сглаживать любую неловкость, выстроил наконец какую-то фразу, давшую моему нечеловеческому вою сколько-нибудь человеческое объяснение, по-моему, отнеся его к какой-то очень давней, уже всеми забытой собственной шутке. После чего поспешно нас отпустил. Так и не укрощенный, все с тем же безумным смехом на устах, я, пошатываясь, первым вышел из залы[51].
Как и было сказано, Кафке доверили ответственную задачу разрабатывать и контролировать мероприятия по предотвращению несчастных случаев на производстве, и он очень скоро приобрел в этой области весьма высокий уровень экспертизы, в том числе и технической. Демонстрируя известную непреклонность, он указывал на случаи «мучительных уверток» предпринимателей, пытавшихся избежать уплаты страховых взносов. Его как эксперта охотно посылали с инспекциями. Однажды, зимой 1911 года, он оказался в местечке Фридланд в Богемии, в деревне, над которой возвышался одноименный замок. Там он застрял в глубоком снегу. Несколько лет спустя он вспомнит об этом, заставив своего землемера К., очутившегося в занесенной снегом деревне, добираться до Замка пешком. Директор по имени Роберт Маршнер очень симпатизировал молодому сотруднику и старался всячески ему содействовать. Кафка тоже весьма его ценил и поэтому был несколько разочарован тем, что Маршнер почти не обратил внимания на его творчество.
Поначалу дневниковые записи о работе в бюро звучат вполне дружелюбно. Но постепенно они становятся мрачнее, доходя до отчаяния – особенно в моменты, когда он переживает творческий подъем и готов писать дни и ночи напролет. И все-таки он не осмеливается оставить работу. Она нужна ему, чтобы оставаться финансово независимым от писательства и родителей.
Очень удивляет, что Кафка, весьма неплохо зарабатывая, не предпринял никаких усилий, чтобы покинуть родительский дом. Он ставит себе это в упрек и мечтает о побеге. Для сборника «Созерцание» он пишет рассказ «Внезапная прогулка».
Вечером, когда ты, кажется, окончательно решил остаться дома, надел халат, сидишь после ужина за освещенным столом
