Алексис Токвиль - Демократия в Америке

19

ностей, сравнимых с вершинами в горной гряде. Это практичный народ, не очень склонный к размышлениям. Они мыслили категориями быстро получаемой прибыли, а не долгосрочными далекими свершениями. То, что они ценили, было под рукой, оно было прочным, осязаемым, его ценность выражалась в деньгах. Возможно, именно страсть к комфорту побуждала американцев к рискованному шагу — дать рождение промышленной аристократии, владеющей деньгами, огромной властью, но при этом ни в малейшей степени не отдающей себе отчета в ответственности, ложащейся на нее. Если бы такая аристократия появилась, жесткость ее законов была бы невыносимой; вероятно, возникла бы серьезная опасность гражданской войны, и тогда самые страшные трагедии Греции и Рима разыгрались бы на куда более обширной сцене, пока какой-нибудь новый Цезарь не положил бы конец мечте о свободе.

Когда по прошествии более ста лет обращаешься к философско-политическим взглядам Токвиля, понимаешь, что строились они в основном на интуиции. Его интуиция кажется тем более поразительной, если вспомнить, что он совершенно не понял джэксоновской революции; он не оценил важности политических партий; а самое главное — он не придал должного значения быстрому росту промышленности, следствием чего было стремительное развитие городских агломерации, на пороге которого стояла Америка. Не будет преувеличением сказать, что уже в то время, когда Токвиль писал свою книгу, описываемая им Америка быстро уходила в прошлое, многие, если не большинство тех, от кого он получал информацию, критиковали или высказывали серьезное сомнение по поводу процессов, важность которых отмечал Токвиль. Очень мало походили на демократов-эгалитаристов Джерид Спаркс, или Сгори, или Джон К.Спенсер, или Эдвард Эверетт. Для Токвиля — человека гордого, обладающего серьезным и даже меланхолическим характером, наделенного страстной натурой, честолюбивого, оказаться способным не только преодолеть влияние своей среды и своего воспитания, но отнестись непредвзято к описываемому им режиму, который был ему малосимпатичен и на который он не мог возлагать больших надежд, — это настоящий подвиг. Очень может быть, как утверждает Пирсон, что только небольшая часть его работы над книгой, в результате которой от наблюдений он приходил к выводам, была основана на научном методе. Большая часть, без сомнения,—результат интуиции, явившейся плодом длительных и напряженных размышлений; однако очарование этой интуиции таково, что книгу «Демократия в Америке» относят к наиболее удачным и значительным социологическим трудам XIX века. Естественно вспомнить, что Токвиль, хотя и был человеком незаурядным, в своих исследованиях опирался на одну из основополагающих традиций социальной философии Франции XIX века. Это непростая традиция. Как уже давно было подмечено СентБёвом, она нашла отражение в романтическом движении той эпохи; известный критик мягко намекнул, что Токвиль — это «молодой человек, который мучался болью своего времени, терзался страданиями Вертера и Рене» 9. И если в своей работе Токвиль использовал метод школы Гизо, он тем не менее сделал все возможное, чтобы изучение затронутых проблем не привело его к полному разрыву с прошлым. Он коснулся насущных проблем, но не решился на их более глубокое изучение. Особенно это относится к вопросам о месте собственности в государстве. То же самое следует сказать и о его стремлении примирить влияние религии и денежного мешка. Токвиль вел свое исследование добросовестно и осмысленно и все же никогда не признавал до конца невозможности примирить старый строй, распад которого ясно видел, с новым, в становлении которого не сомневался. Он презирал людей, подобных Тьеру, жаждой власти легко превращаемых в орудие новой плутократии при буржуазной монархии; вместе с тем он не стремился узнать и еще менее того хоть как-то понять народ, чьи страдания были платой, которую требовали богатства этой плутократии. Токвиль хотел, как он писал Миллю в 1841 году в письме, характерном для него, чтобы буржуазная Франция вела себя величественно; но, по его мнению, мораль буржуазной нации по природе своей не может поддерживать величие, которого он, Токвиль, от нее требовал. Токвиль хорошо понимал, что нищета народа и коррупция системы при Гизо непременно приведут к революции. Со всем откровением заявлял он об осознании народными массами того факта, что правительство недостойно оказываемого ему доверия. Немногие из его современников во Франции так ясно отдавали себе отчет в опасности, исходящей от бессовестной плутократии, и виде-

9 Нуво лёнди. Париж, 1868, т. X, с. 291.

20

ли, какую цену придется заплатить в будущем тому обществу, в котором богатство и благосостояние правящих слоев строятся на притеснении и нищете трудящихся.

Сент-Бёву принадлежат следующие волнующие строки, посвященные Токвилю: «Здесь мы прервем блестящего автора, тонкого и великодушного человека, и скажем ему: нет ничего более достойного уважения, чем желудок, нет более отчаянного крика, чем крик нищеты. Не столько с целью наслаждаться жизнью, сколько для того, чтобы просто жить, существовать, действует большинство людей — вот в чем суть проблемы, которая с виду не так благородна и не может превратиться в лозунг, однако от этого она не становится менее важной и менее святой»10 . Сент-Бёв развивает дальше свою мысль и сравнивает проницательность Токвиля в 1848 году с проницательностью Прудона, «чистого пролетария», путь которого был необычайно труден, — у него не было преимуществ Токвиля. Сент-Бёв абсолютно прав, называя отношение Токвиля к демократии «браком по расчету, по необходимости, а не по любви». Даже прибегая к помощи религии, дабы привлечь внимание людей к духовным ценностям, Токвиль делал это скорее из страха перед равенством, источником демократии, чем из веры в возможности демократии воспитать массы. Он предполагал, что благодаря влиянию церкви можно спасти свободу от последствий равенства Свободу «умеренную и упорядоченную», как он ее охарактеризовал Монталамберу в 1852 году, которая, он надеялся, удержит народ на своем месте. Очень важно помнить, что государственный переворот Луи Наполеона Токвиль отверг с отвращением, а безжалостность Кавеньяка, разрушившего мечты, за которые народные массы боролись в Февральскую революцию, не вызвала у него никакого отвращения.

Из всего этого не следует, что Токвиль отчетливо видел угрозу, исходящую от узкобуржуазной общественной концепции, не оставляющей места для великих идей и, следовательно, для большой политики. Однако он всячески подчеркивал опасность власти масс, или, как он сам говорил, победы желудка над разумом и сердцем. На чем же, в сущности, строились взгляды Токвиля? Он враждебен индивидуализму в классическом смысле слова; к социализму относится скептически, это видно из его «Воспоминаний». Он понимает, что равенство неизбежно наступит, однако равенство без свободы будет нестерпимо. Не вызывает сомнений неприятие им любого авторитарного режима; но и развитие системы учреждений, способствующих активизации участия народа в государственном правлении, также вызывает у него беспокойство. Ему внушает страх авторитарный режим, при котором деньги становятся целью достижения власти, а должностные обязанности уходят на второй план. Не менее страшится он любого разделения труда, мешающего трудящимся выполнять свои гражданские обязанности и заставляющего их мириться с положением простых подчиненных в обмен на доступ к материальным благам. Он презирал политиков-интриганов, таких, как Тьер. Не мог простить Луи Наполеону создание империи, уничтожившей свободу. Он одинаково ненавидел и анархию, и революцию; но особенное отвращение у него вызывали люди, равнодушные к жизни общества. Он понимал, «что так называемые необходимые учреждения нередко являются всего лишь привычными, а что касается социальных структур, то здесь возможное поле деятельности гораздо шире, чем представления о нем людей, живущих в любом человеческом обществе»11. Будучи аристократом по рождению, эгалитаристом по своим взаимоотношениям с людьми, Токвиль переживал постоянный внутренний разлад ума и сердца. Возвышенный и меланхоличный по характеру, он был очень честолюбивым человеком и страстно желал занимать высокий пост. Однако, как справедливо заметил Ж. П.Майер, он не мог желать власти ради самой власти; для него была неприемлема политическая философия Макиавелли и Гоббса. С его точки зрения, искусство править государством состоит прежде всего в умении помочь обществу, исполненному величия, глубоко осознать, что только свободному человеку доступно истинное чувство собственного достоинства. В Америке его особенно привлекло общественное устройство, там он наблюдал подлинное уважение свободы, сохранение которой было всегда так дорого его сердцу, хотя в этой стране равенство было осуществлено намного полнее, чем в какой-нибудь европейской стране. Когда яростный гнев не владел Токвилем — человеком, все переживающим остро, как это было после Февральской революции 1848 года, он испытывал уважение к