Александр Михайлов - Маяковский

Пройдено две трети пути. «Жара несносная, - пишет Маяковский в Москву. - Сейчас как раз прем через тропик... Направо начинает выявляться первая настоящая земля Флорида. (Если не считать мелочь вроде Азорских островов...)». И дальше: «Нельзя сказать, чтоб на пароходе мне было очень весело. 12 дней воды это хорошо для рыб и для профессионалов открывателей, а для сухопутных это много...»

На пароходе написано грустно-ироническое стихотворение «Мелкая философия на глубоких местах», не совсем обычное для Маяковского стихотворение. «Годы - чайки» - сравнение в конце, оно напоминает о скоротечности жизни: «Скрылись чайки. В сущности говоря, где птички?» И концовка:

Я родился,рос,кормили соскою, -жил,работал,стал староват...Вот и жизнь пройдет,как прошли Азорскиеострова.

Ироническое про соску как будто снимает налет грусти. Да и название - «Мелкая философия...» - тоже. И все же искренность интонации заставляет поверить, что Маяковскому действительно «взгрустнулось» (и конечно, не в первый раз). Чувствуя это, поэт дал несколько исправленный вариант стихотворения. Но интерес представляет примечание: «Этот стих - скелет, который может и должен обрастать при моей помощи и вашей, товарищи поэты, мясом злободневных строк».

О чем это говорит? Не вмешался ли снова со своим советом О. Брик?

Однако в собрание сочинений Маяковский включил первый вариант, без всяких примечаний.

На длинном морском пути - Гавана. Сутки около земли. Заправлялись углем. Веселое оживление. Даже тропический дождь - «сплошная вода с прослойками воздуха» - не может испортить повышенного настроения. Гуляя по Гаване, уже по чисто внешним признакам Маяковский почувствовал «владычество Соединенных Штатов над всеми тремя - над Северной, Южной и Центральной Америкой». Гавана запечатлелась в стихотворении «Блэк энд уайт»13.

Порт Вера-Круц, куда прибыл пароход «Эспань», стал началом «открытия» Мексики. Жиденький бережок с маленькими низкими домишками. Круглая беседка для встречающих рожками музыкантов. Сотни небольшого роста людей в огромных шляпах, с номерами носильщиков, чуть ли не вырывают у пассажиров чемоданы, отталкивая друг друга.

Дорога до Мехико-Сити, столицы страны, очень красива. Она вздымается на высоту почти три тысячи метров между скал и тропических лесов. «В совершенно синей, ультрамариновой ночи черные тела пальм - совсем длинноволосые богемцы-художники». Утром с площадки вагона Маяковский увидел мексиканскую землю другой, увидел как художник-пейзажист.

«На фоне красного восхода, сами окропленные красным, стояли кактусы. Одни кактусы. Огромными ушами в бородавках вслушивался нопаль, любимый деликатес ослов. Длинными кухонными ножами, начинающимися из одного места, вырастал могей. Его перегоняют в полупиво-полуводку - «пульке», спаивая голодных индейцев. А за нопалем и могеем, в пять человеческих ростов, еще какой-то сросшийся трубами, как орган консерватории, только темно-зеленый, в иголках и шишках».

По этой дороге он въехал в Мехико-Сити.

Город, расположенный в долине с поэтическим названием «край безоблачной ясности», не привлек особого внимания поэта. Тогда еще не было над ним гигантского ядовитого облака, образуемого совместной «деятельностью» трех миллионов автомобилей и 130 тысяч промышленных предприятий, тогда еще смог не отравлял жизнь, как он сегодня отравляет ее семнадцати миллионам жителей столицы.

На вокзале Маяковского встретили представитель советского полпредства вместе со знаменитым художником Диего Ривера, который оказался интереснейшим рассказчиком.

Главным предметом их бесед была живопись - первое, с чем Маяковский познакомился в Мехико-Сити. Живой интерес и любовь к живописи он сохранил на всю жизнь. И неудивительно, что уже с вокзала, забросив вещи в гостиницу, направились в мексиканский музей. Маяковского восхитила роспись здания мексиканского министерства народного просвещения, в которой Диего де-Ривера попытался «поженить» грубую характерную древность индейского искусства с французским модерном. На десятках стен в росписи предстает история Мексики от древности до настоящего и даже будущего. Идея росписи - освобождение народа, обновление жизни, «коммуна - расцвет искусства и знаний».

Приезд советского поэта в Мексику не остался незамеченным. Одна из газет, называя Маяковского известнейшим из современных русских поэтов, поместила интервью с ним. Интервьюер застал поэта беседующим с художником Диего де-Ривера - в советском полпредстве, куда Маяковский перебрался из гостиницы, очевидно, из экономии. В интервью зафиксированы протокольные слова об интересе к Мексике, а также о желании написать книгу о ней - без каких-либо политических тенденций, исключительно о традициях мексиканцев, о национальном духе народа.

Возможно, это был тактический ход, чтобы успокоить мексиканские власти, полицию, возможно, Маяковский действительно имел такой замысел, но в очерках о Мексике он, конечно, не обошелся без политики. По своей привычке воспринимать жизнь объемно, стереоскопически, он не мог обойти вниманием и социальные контрасты в самой стране,- и дирижирование Соединенных Штатов броненосцами и пушками перед лицом Мексики, и кое-что другое.

Пребывание в Мексике не было столь радужным, как это выглядит в интервью. Маяковский вел себя с той любезностью, с какой и должен воспитанный и благодарный гость, но - устремленный на поездку в Штаты, он нервничал в ожидании визы, не мог полностью сосредоточиться на мексиканских делах и даже хлопотал одновременно об обратной визе во Францию, чтобы вернуться домой.

К этому были причины. Хлопоты - хлопотами, а Маяковский знал, как к нему относятся чиновные люди в Штатах, которые решают вопрос о визе. Еще весной в «Тихоокеанской правде» были помещены «Письма из современной Америки» Давида Бурлюка, жившего в то время в эмиграции, где он касался предыдущих попыток поэта получить визу в США. Вот что писал Бурлюк:

«Тщетно Маяковский добивался разрешения на въезд в «страну свобод». По этому поводу автор этих строк имел беседу с юрисконсультом по делам СССР Чарльзом Рехтом. Адвокат на мой вопрос - могут ли Маяковского пустить в Америку - ответил, покачав головой:

- Не думаю. Очень уж выражены в нем стихийная революционность и наклонность к широчайшей агитации».

Такое сообщение не обнадеживало.

И все-таки он ждал, надеялся и потому томился ожиданием.

Ни поэзия, ни театр Мексики не привлекли особого внимания Маяковского. Его потрясло зрелище боя быков. Гигантская арена - на сорок тысяч зрителей, - тореадоры, матадоры и пикадоры. Народное празднество. Маяковский стал свидетелем трагического случая, когда человек из толпы, доведенный страстью до умопомрачения, выскочил на арену, выхватил красную тряпку у тореадора и стал исполнять его роль, а бык воткнул ему рога между ребер. Человека вынесли, публика не обратила на это внимания.