Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
Впрочем, все смотрели на нее, как на богиню: с восхищением и небывалым терпением сносили ее грубые шутки и фамильярный тон, с готовностью выполняли приказы, которые один за другим, как бобы, сыпались из ее красивого, нежного рта.
– Что вам, мальчики? Кофе, матэ? Танцы не предлагаю: негде, да и не по справедливости: одной со всеми отдуваться… – как ни в чем не бывало, будто и не замечая дюжину очарованных мужских глаз, продолжила Таня.
– А может быть, все-таки один круг танго? – спросил Артуро. Его белозубая обаятельная улыбка еще больше оттеняла смуглую кожу лица. Удивительно, как Артуро походил чертами лица на Рикардо, и, в то же время, насколько отличались они друг от друга. Не было в Рене ни могучего телосложения старшего брата, ни веявшего от него добродушного ощущения собственной силы. Утонченный, следивший за собой, судя по гладко и аккуратно зачесанным назад волосам, он, действительно, скорее напоминал танцора танго, чем партизана.
– Потерпи, Артуро, – ответила Таня. – Скоро получишь свою «М-1». Будешь танцевать с ней сколько захочешь…
Она отвечала, глядя прямо в его белозубую улыбку, и в голосе ее лязгали такие железные нотки, что мурашки бежали по коже.
«Вот молодчина! Здорово его отшила, – с подсознательным чувством обиды и ревности думал я, неотрывно глядя на нее. – Поделом досталось танцору!» Я сам готов был в тот вечер броситься на каждого, кто посмел бы обидеть Таню. Такая это была женщина!.. Я и подумать тогда не мог, что Артуро – лейтенант Рене Мартинес Тамайо – один из самых бесстрашных воинов Сьерра-Маэстры, надежнейший боевой товарищ, возглавлявший до отъезда в Боливию личную охрану сына Фиделя Кастро.
Да что там… Каждый из семнадцати собравшихся здесь, в Боливии, был героем революции, недосягаемым образцом для нас, неоперившихся юнцов. Они совершили невозможное: победили под носом у янки, а вернее, под самым их брюхом, постоянно набитым, как утроба борова, и вечно голодным, как желудок Дональда Дака. Они победили и пользовались плодами революции. У этих людей, сидевших со мной в столичной квартире Лауры Гутьеррос, а позже – умиравших в джунглях близ Ньянкауасу, Ла-Игуэрры, в «Маниле» было всё.
Трудно, наверное, найти более всеобъемлющее вместилище смысла этого коротенького слова, чем в той ситуации, о которой здесь идет речь. Действительно, они бросили ВСЁ там, в «Маниле», завоеванное в боях, добытое с болью, кровью и потом. Свобода родной земли, своего народа, жены, дети, любовь, высокие должности, почет и уважение, будущее… Всё. По первому зову. Так мог позвать лишь тот, кого само небо окликнуло: «Эй, ты!»
Но об этом я узнал позже, во время кровавых стычек и изнуряющих маршей. И эта мысль мне не давала покоя, когда я карабкался по заросшим ущельям, отталкиваясь от камней и расщелин распухшими от голода и ран ногами. Когда каждая клеточка моего обезвоженного, иссохшего тела, каждый нерв мозга молил: «Ляг, успокойся!». И я видел рядом с собой обезображенное мукой, опухшее от голода лицо Пачунги и не мог узнать в нем утонченного лирика Альберто Фернандеса де Оку, который познакомил меня с поэией – от него я услышал строки Неруды, Урондо, Гарсия Лорки…
Это он впервые прочел мне стихи Антонио Мачадо[45], посвящение генералу Листеру:
Мое слово разносится от холмов до моря.
Если бы мое перо обрело мощь твоего пистолета,
Я умер бы счастливым!..
Я бредил днем и ночью партизанской жизнью, боями и подвигами, которые совершу во имя Марии. Ладно я, зеленый, не ведавший жизни юнец из кампы… Но они, прошедшие сквозь горнило тяжелейших бов, нанюхавшиеся пороха на несколько жизней вперед, вдоволь наглядевшиеся смерти в глаза… Они-то зачем? Дома, в недосягаемой Маниле, их возили с работы домой шоферы в белоснежных короткорукавках, а у порога встречали красивые жены, с влюбленными взглядами и вкусными запахами с кухни… А здесь они пили мочу и ссорились из-за горсти маиса. Для чего? Эти мысли неотступно преследовали, кусали мой мозг, словно клещи-гаррапатос, цедили мое безволие, будто москиты, и в моем воспаленном от хронического недосыпания и переутомления мозгу рождался тот род беспокойства, к постижению которого подбираешься («подбираешься» в прямом смысле – ползя на карачках, после непрерывного многомесячного поста) лишь там, где высотометр начинает показывать 2000 метров…
VI
А тогда, в шумной, превращенной в кочевье пастухов-скотоводов квартире Лауры Гутьеррос Бауэр, не было конца разговорам и воспоминаниям. Какие табуны перегоняли эти гаучо-памперос? Или сами они, все мы, были агнцами из стада того избранного пастуха, того гаучо, который пасет табуны ветров на бескрайних просторах небесной Патагонии…
Говорили в основном о Сьерра-Маэстре и походе на Эскамбрай, о безумной храбрости Ковбоя Кида и Камило Сьенфуэгоса[46], о том, почему доблестным именем павшего героя революции в народе называли незастегивающиеся ширинки на брюках, пошитых на кубинских фабриках.
Каждая начатая тема так или иначе сводилась к упоминанию имени Рамона, подобно тому, как маленький ручеек или речушка всё равно рано или поздно вливает свои воды в течение неукротимой Рио-Гранде.
Я-то больше помалкивал, слушал, впитывая, как губка, разговоры и дым, клубившийся в воздухе.
Трубки, сигареты и сигары (настоящие гаванские!) дымили так, что ничего не было видно, глаза слезились. Но и в табачном тумане нельзя было не заметить, как озарялось лицо Тани лучезарным зеленым огнем всякий раз, когда упоминалось имя Рамона. На Таню оно действовало, как магическое заклинание. Вся она оживлялась и будто вспыхивала, не в силах сдержать тайный зеленый огонь, отсветом каких-то никому не подвластных дум всплывавший из самой глубины ее глаз – двух бездонных горных озер.
Табачный туман… Только когда Артуро – танцор, как прозвал я его про себя – начал задыхаться и тяжело кашлять, Таня велела приоткрыть форточку. Как потом выяснилось, Артуро болел той же неизлечимой болезнью, которая так изводила Фернандо во время похода.
– Скорее… откройте форточку!
Тане, по-видимому, хорошо были знакомы симптомы этой болезни. Я оказался ближе всех к окну, и Рикардо дружелюбно попросил меня:
– Алехандро, открой, пожалуйста, форточку.
Я проворно подскочил и, подойдя к окну, исполнил просьбу Мартинеса. А он тут же за это поплатился. Таня обрушилась на Рикардо.
– Ах ты, вельможа! А самому слабо поднять свой толстый зад, а не гонять парня?! Он тебе не прислуга!
Она не кричала, не ворчала, как сварливая торговка на базаре. Ее фразы чеканно и тяжело, словно свист кожаного бича погонщика волов, опускались на голову Мартинеса Тамайо. Я испуганно замер, оглянувшись на Рикардо. И чуть не рассмеялся. Уж очень
