Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
Взгляд придавал всему ее облику ту отличительную черту, которую невозможно уловить объективом, объяснить физической красотой. Чистота… Да, да… Вот что меня поразило в ней больше всего, прямо там, у порога. И чем дольше я ее видел и узнавал, тем поражало сильнее…
– Привет, я – Таня… – голос ее, неожиданно хрипловатый, грудной, помноженный на фамильярный тон, окончательно нас ошеломил.
Мы растерянно переглянулись:
– Ну?! Долго топтаться будем? А ну, быстро в дом!..
Коко ободряюще поторапливал нас сзади, и мы сгрудились в тесной передней, очень близко к встречавшей нас женщине. Она, впрочем, нисколько от этого не смутилась, терпеливо ожидая, когда мы войдем, чтобы закрыть дверь.
Из комнат доносился сильный гвалт: разговоры, шаги, шум каких-то перемещений. Что там, засада? И где же та самая, обещанная мадам Лаура, которая Гутьеррес и т. д., и т. п.?
Таня без малейших стеснений, чуть не пинками загнала нас внутрь. Представшее нашему взору сделало окончательно невозможными какие-либо логические построения. Не квартира, а настоящее стойбище пастухов-гаучо. Только что табунов и костров не хватало. Люди – полулежа и сидя – где попало – на матрацах, кинутых прямо на пол, на кровати, на раскладушках, с дымящимися чашками и стаканами в руках. Когда мы вчетвером вошли, стало совсем тесно. Разговор умолк, словно ему негде было поместиться. Но лишь на миг. Мы уже узнали Рикардо, остальные окликнули Коко. Стали знакомиться.
Оказалось, что почти все здесь, кроме Ньято Мендеса, кубинцы. На кровати сидели Мартинес Тамайо и его брат Рене, на раскладушках – Густаво Мачин, мой тезка, и Октавио Ла Косепсьон – доктор Моро. На полу, развалившись, – улыбчивый Ньято и Бениньо – Дариэль Аларкон, неутомимый разведчик и рубщик-мачетеро. Как выяснилось, он воевал с Фернандо. А выяснилось это почти сразу, потому что прерванный разговор как раз и шел о Фернандо. Но тогда все называли командира Рамоном. Говорил как раз Бениньо, вернее рассказывал, как они в Сьерра-Маэстре казнили вместе с Рамоном предателя.
– Мы повели его по тропинке выше в гору. Я должен был это сделать, отомстить этой падали. Он донес, что я ушел к партизанам. И на многих еще донес… Солдаты пришли к моему дому и, не заходя внутрь, начали палить по стенам и окнам. Соседи рассказывали, что слышали крики моей жены. Лусия металась по комнатам. Ей бы спрятаться где-нибудь в уголке… или за шкафом. В комнате у нас стоял громоздкий шкаф – приданое Лусии. Помню, мы с тестем еле его затащили… Три пули угодили в нее, наверное, почти одновременно: одна в живот, вторая в лицо, и третья – в левую грудь, прямо в сердце… Я должен был это сделать, раздавить эту гадину… Он был омерзителен: от позора и грехов, наверное, тронулся в уме: всё время перечислял тех, кого он предал и сколько за каждого получил. И всё время просил: «Убейте меня!». И тогда Рамон сказал: «Надо исполнить желание этой гадины, а то он действует партизанам на нервы». И мы с командиром повели его по тропинке. И вдруг разом вокруг потемнело и разразилась гроза… Мне стало так жутко, что губы сами собой зашептали молитву. Казалось, молнии, в вихрях и громе, впиваются в землю в метре от нас. И молния высветила лицо Рамона. Судорога ужасного гнева исказила его, прошила лицевые мышцы, словно молния. Казалось, один его взор сейчас испепелит доносчика. Он закричал что-то перекошенным ртом и схватился за кобуру, но слов в грохоте и завывании ветра было не разобрать…
Бениньо замолк на секунду, словно захлебнулся переполнившими его эмоциями. Повисла напряженная тишина. И тут в комнату, прямо в центр ее вошла Таня:
– Так, хватит сказки на ночь рассказывать. У нас тут новички некормленые сидят. Они только с дороги…
Нас начали спрашивать, как добрались. Я с удивлением отметил, что Коко, кроме Рикардо, хорошо знал всех присутствующих. И тут Камба показал себя во всей красе. Он начал жаловаться на то, как он устал и как голоден. Вскоре его нытье дошло до того, какой неблизкий путь мы преодолели, выехав «аж» из Альто-Бени, с самого севера Боливии. Как только он произнес последнее, комнату сотряс такой взрыв хохота, что Тане пришлось призвать всех к тишине.
– Ты слышал, Дариэль?! Ха-ха!..
– «Неблизкий путь», нет, это здорово!..
– Как вам такое!
Надо признать, несмотря на то, что Камба нес полную ерунду, мы трое, приехавшие из Альто-Бени, не поняли, чем был вызван хохот кубинцев и поначалу восприняли это, как повод посмеяться над нами, боливийцами.
– Эх, дружище, – тепло обратился к Камбе Мартинес Тамайо. – Знал бы ты, какой «неблизкий путь» пришлось одолеть этим товарищам, чтобы сидеть тут сейчас с тобой в Ла-Пасе.
– Уж если твой путь – неблизкий, тогда я прилетел с Марса!.. – добродушно подзуживал Артуро.
Потом я узнал, как по двое, по одному, под чужими фамилиями, по поддельным паспортам добирались в Боливию будущие партизаны. Кружными путями через весь мир – Париж, Москва, Прага, затем снова Западная Европа, потом перелет в Бразилию или в Буэнос-Айрес, или в Чили, Уругвай, после – в Ла-Пас. Такими были их маршруты из Гаваны – неотступно манящей «Манилы» – в затерянный мир Ньянкауасу.
– Не иначе, как ты марсианин, – вступилась за нас Таня. – Покатался по сытой Европе в вагоне первого класса и героем себя почувствовал? Рикардо, Артуро, Моро, а ну-ка, подвиньте свои начальственные задницы, дайте ребятам присесть!
Голос ее звучал хлестко, почти вызывающе, с иронией на грани сарказма. Странно… Никто на нее не обиделся. Названные тут же потеснились и только одобрительно рассмеялись в ответ на дружный хохот остальных. В том числе и Бениньо. Он облегченно вздохнул и с благоговением, как на богиню, посмотрел на стоявшую в центре комнаты, возвышавшуюся над всеми женщину. Будто бы Таня
