Тамара Катаева - Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

Анна Ахматова, человек совершенно глухой к музыке… Георгий Адамович.

…о музыке писать, будучи профаном, можно сколько угодно.

Начинает записывать свои суждения о музыке и Ахматова.

Слушаю до-минор Моцарта. Сен-Санс. Лебедь. Вечерняя серенада Шуберта. Лист: фа-минор.

От такой записи можно испытать легкий шок. Уж не отслушивает ли человек в силу каких-то особых причин все произведения Моцарта, написанные в до-миноре? Потом, имея досуг, возьмется за соль-минор, ре-минор, ля-минор и далее по квинтовому кругу?

Слушать «до-миноры Моцарта» довольно затруднительно. В этой тональности им написано порядка 100 произведений. Одного вечерка у патефона не хватит.

Впрочем, дальнейший репертуар этого концерта по заявкам трудящихся такое предположение полностью снимает. После «Лебедя» и «Вечерней серенады» слушателю, на которого рассчитан дивертисмент, неплохо бы прокрутить полонез Огинского или бессмертную Fur Elise.

Ну а Моцарта она слушает, скорее всего, фантазию для фортепиано — ее чаще всего крутят по радио по праздникам, самый растиражированный моцартовский «до-минор», или вторую часть концертной симфонии для альта и скрипок с оркестром. Или фортепианный концерт, хотя вряд ли — здесь этот самый слушатель «Рабочего полдня» может соскучиться.

Та же самая история с Листом: скорее всего, какой-нибудь известный фортепианный этюд.

Хотя, при чувствительности Анны Андреевны, как знать, может, именно тональность являлась для нее самым важным в музыкальном произведении? Не форма, не инструментовка, не характер, не история, не исполнитель — а именно тональность. Особо продвинутые в музыкальном отношении личности могут увидеть у тональностей самих по себе какое-то неведомое миру простаков собственное лицо, свою характеристику. Или бывает, например, цветной слух — как у Скрябина…

Короткий, чем-то похожий на смычок в Ad<agio> Viv<aldi> разговор о Риме и Архангельском крае.

Пиццикато в адажио — Вивальди написал их миллион, каждое не без пиццикато, в нашем случае, очевидно, речь идет о массово прослушиваемом адажио из «Времен года», — действительно, настолько выразительны, что хозяйственный слушатель сразу приметит, что это готовая метафора для чего-то пунктирного, короткого. Это то, что лежит на поверхности, важно только держать это в памяти и не перепутать названия. Впечатление мышления музыкальными образами гарантировано.

Прелюдия и фуга (играет Л. Ройзман). Вот он, колокольный звон из 17-го века. Как все близко! — (и страшно…).

Страшно у нас все. И ведь пугаются же!

Боже мой… Сама Чакона! Играет Игорь Безродный.

В больнице. Вчера ночью слушала «Наваждение» Прокофьева. Играл Рихтер. Это чудо, я до сих пор не могу опомниться. (Записные книжки» Стр. 708.) Их четыре женщины в палате, к тому же она серьезно глуховата, так что радио не работало вполсилы.

Адажио Вивальди. 29 авг. Успенье. (Записные книжки. Стр. 539). Успенье у нас как будто всегда 28-го.

Расписание радиопередач с классической музыкой. Не ленится переписывать. Не достаточно ли записать сетку передач, чтобы подстраиваться под нее, раз уж такая тяга к самообразованию? Так ли уж обязательно записывать полные названия произведений, которые будут транслироваться? Ведь она их не знает, чтобы предвкушать и готовиться. Тем не менее «листки из дневника» — пестрят. Для человека, страдающего аграфией настолько, что ни малолетнему сыну, воспитывающемуся у родственников, ни ему же в тюрьму не ответить — более чем похвальное усердие.

25 декабря. Сейчас <…> слушала струнный квартет fa minor Бетховена!!! (Летопись. Стр. 571.) Для ее стиля в конце предложений больше подходит ставить точки или, конечно, горькие многоточия. Институтские восклицательные знаки, разумеется, говорят о пылкой восприимчивости Анны Андреевны, но уровень трагичности немного снижают.

Тональность тоже корректнее было бы написать по-русски, или — тут все не для дилетантов — f-moll.

25 августа. 22.30. Бетховен, VII симфония. Правильнее — 7-я.

Моцарт: Соната для двух фортепиано, слушала 2 дек. 1961 в 8 ч. вечера. Наконец-то более развернута запись о музыкальном произведении, о Моцарте: «2 дек. 1961 в 8 ч. вечера». Вторник ли, четверг? Знаток Ахматовой сразу увидит связь с ее поэзией: Я сошла с ума, о мальчик странный,/ В понедельник, в 3 часа, или Я пришла к поэту в гости./ Ровно в полдень, в воскресенье.

Слушаю: Моцарт. Конц<ерт> la-maj<eur> для скрипки с оркестром. (Летопись. Стр. 526.) Если она записывает все, что слушает — а регистрационный характер записи говорит именно об этом, — то музыки слушает она немного. Тональность называет по-французски — наверно, имеет в своем распоряжении для слушания французскую пластинку (по-французски партитуры расписывают только французы разве что иногда — партитуры французских композиторов, чтобы подчеркнуть их национальную принадлежность. Весь остальной мир, кроме было введших в моду немецкий язык немецких же романтиков — пользуется для записи музыки Моцарта итальянским, как и сам автор). Переписывая этикетку на пластинке, Анна Андреевна сократила по своему разумению правильное название произведения. Правильно — Концерт № 5 для скрипки с оркестром ля-мажор. И самое корректное — написать № по Кехелю, раз уж больше о Моцарте поэту сказать нечего.

В записных книжках А. А. нет записей о музыке, которую она бы услышала случайно, когда не знала, что это за произведение, но звуки ее потрясли. Ведь она же часто слушала музыку по радио — случайно услышала Вишневскую — разве не могло случиться, что услышанная музыка, при всей необъятной музыкальной эрудиции Анны Андреевны, была бы все-таки ей неизвестной — вот услышала, понравилось — а что это было? Как жаль, что не знаю… Нет, если Анна Андреевна что-то слышит, то непременно знает — ми-минор это или ля-мажор было. И уж конечно — кто играет. Музыка, которая не прописана в программе теле- и радиопередач, для нее не существует. Да и рискованное это дело, можно попасть впросак — похвалить за глубину или «страшность» какую-то пьесу — «Это сам сатана!» или что-то в этом роде, — а окажется какой-нибудь Лятошинский.