Янка Купала - Олег Антонович Лойко
Голос Купалы звучал глуховато. Товарищ, который вел собрание, глянул на «губернатора». Что-то непохож! Но вот не мог же человек выкинуть из памяти то, что слышал, что, впрочем, пока никто нигде вслух, широко, на республику — не повторял, не объявлял.
«Хорошо еще, — думал председательствующий, — что Купала сам не был в том зале…» Но тут же промелькнула другая мысль: «Все-таки было бы лучше, если бы он не выступал!» Что он выступает, это уже теперь и его, председательствующего, вина…
Товарищу, который вел собрание металлистов, было не по себе. А Купала говорил с трибуны недолго и об одном: о своей вере в народ, в революцию, в большевиков. И благодарил металлистов еще раз за их давний подарок — перо в виде миниатюрной винтовки: «Надо будет, к винтовке приравняем перо!..»
Но на собрании не обошлось без эксцесса. Только Купала кончил, и не успел товарищ, который вел собрание, перевести дух, как — из зала послышалось:
— А кой-кто утверждает, что вы враг, ренегат…
Купала как стоял за трибуной, так за ней и остался. Чуточку больше, чем обычно, дрожала туба, чуточку глуше, чем до этого, Купала сказал:
— Никогда, ни на каком этапе не отступался я от своего парода, от революции, от Советской власти!
Зал всколыхнули аплодисменты… Прекрасен был в эти минуты Янка Купала, так никогда и не сумевший постичь секретов ораторского искусства, но так преобразившийся, когда произнес: «Никогда!» В этом ответе была сама вера, само утверждение великого борца, отметающего мелкий навет, вставшего во весь рост, обретшего голос непокоримых, несгибаемых, не сдающихся, а побеждающих. Поэтому так долго и гремели в зале аплодисменты, как выражение всенародного уважения к Купале, которого он никогда не терял до этого, никогда не потеряет и после этого, наоборот, это всенародное уважение к Купале будет в конце 30-х годов нарастать даже не год от хода, а день ото дня — уважения не только его народа, но всего его социалистического Отечества, всей Страны Советов.
31 января 1939 года был подписан Указ Президиума Верховного Совета о награждении советских писателей за выдающиеся успехи и достижения в развитии советской художественной литературы. Янка Купала был награжден орденом Ленина. А достижения Янки Купалы были действительно выдающимися — достижения Таланта и Труда. Нет таланта без труда, и Янка Кунала всю свою жизнь был великим тружеником. Хотя его мало кто видел сидящим за письменным столом, хотя он был совой-ночевкой: писал ночи напролет, а утром — веселый, бодрый! Ведь написал! Звал послушать Владку, читал соседям или зашедшим друзьям-литераторам. Но легкость все это кажущаяся. День в беседах, день на людях, а когда вое это было свершено, обдумано, слажено, скомпоновано, перечитано, вычитано, если только за пятнадцать с малым лет, с 1925-го по 1940-й, вышло, не считая дважды изданных в Белоруссии (в трех и четырех томах) его Собраний сочинений, еще 37 книг поэзии: в переводе на русский — 16, на белорусском — 18, а остальные на украинском, литовском и польском. Вот откуда она, всесоюзная известность поэта, вот откуда и она, всесоюзная любовь к нему — за Талант и за Труд, за открытое сердце и за скрытую, не видимую никем душевную, творческую страду поэта, за его Труд.
10 февраля высокую награду Родины в Кремле поэту вручил М. И. Калинин. В тот же день Купала написал стихотворение «Сердце и мысль говорит мне…». Но прежде чем Купала побывал в Кремле, три дня приема у Сталина где-то в конце 1938 года ждал другой человек из Белоруссии — новый Первый секретарь приехал с докладом о положении в республике, проводя мысль, что это ненормальное положение, если таким людям, как Купала и Колас, угрожают разные бэнде. Сталину было доложено, с чем приехал П. К. Пономаренко. Решение Сталина оставалось неизвестным, но время приема назначено.
Об этой беседе не однажды слышали от Купалы Михась Лыньков и Петрусь Бровка.
— Так что, товарищ Пономаренко, приехали защищать белорусских писателей? — вопросом, интонация которого не определяла ничего — за белорусских писателей или против них будет Сталин, — начал Генеральный секретарь. Но не успел, однако, Пантелеймон Кондратьевич сказать ни «да», ни «нет», как всегда медлительный Генеральный секретарь на этот раз тут же продолжил: — Так вот, дорогой Пантелеймон Кондратьевич! Если хоть один волосок упадет с головы Купалы или Коласа, отвечать своей головой будете вы!..
Во время этого же разговора И. В. Сталин попросил связать его с А. А. Ждановым, дал ему наставление:
— Андрей Александрович! По-моему, мы давно не награждали наших писателен. Вот тут у меня сидит Пантелеймон Кондратьевич. Он очень хорошо отзывается о Янке Купале и Якубе Коласе…
Судьба Купалы и Коласа была предрешена, как была предрешена уже и судьба Бэнде, который по возвращении П. К. Пономаренко из Москвы был снят со всех постов и исключен из партии.
Слышал ли, знал ли Купала о том, что он, даже когда спит, видит себя во сне минским губернатором, а как шпион только и делает, что снует между Минском и Левками, между Беломорканалом и Кавказом? Видимо, слышал…
«Как ни тяжело бывает на душе, — писал уже во время войны Купала, — но творческие мысли и чувства сильнее, чем боль сердца». В тридцать седьмом, в тридцать восьмом годах боль сердца заглушалась, творческая задача ставилась на передний план. А творческие задачи были одни, верность одному: продолжать песню социализму, новому строю, людям, продолжать, и только. Как ни тяжело тебе, Купала, ты должен оставаться Купалой, поэтом, верным своему долгу, как ты его понимал, как ты его излагал после Первого съезда писателей СССР в стихах, и статьях, и в своей такой близкой, а кажется теперь — такой далекой, потому что только радостной, без боли в сердце, речи 11 декабря 1935 года, когда ты обещал «вылить в свои песни праздничную радость, гордый и радостный творческий подъем самых широких народных масс». Обещание обязывало, верность долгу певца, социальному заказу. Поэту поэтово: его дело
