Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век - Коллектив авторов
По собственному признанию Милюкова, он окончательно сделался либералом в 1903 году. При этом он считал себя продолжателем скорее интеллектуальной (близкой к декабристам и Герцену), а не экономико-буржуазной либеральной традиции. А поскольку именно политическая эмансипация общества казалась ему приоритетом, он полагал возможным и даже необходимым сотрудничество с умеренными социалистами в деле демократизации страны.
Милюков вернулся в Россию в апреле 1905 года, когда процесс политической самоорганизации уже охватил российские столицы. Одно время его пытались перехватить интеллектуальные лидеры социалистов-революционеров. Друзья из народнической редакции «Русского богатства» (В.А. Мякотин и др.) предлагали ему даже войти в состав ЦК эсеровской партии и были немало удивлены отказом Милюкова, заявившего, что он вовсе не является социалистом. Столь же радушно Милюков был принят и в демократическом, либерально-народническом Союзе писателей, организованном Литературным фондом (К.К. Арсеньев, Н.Ф. Анненский), и в Вольном экономическом обществе (где наличествовали все политические оттенки – от либерал-консерватизма графа П.А. Гейдена до социального демократизма Е.Д. Кусковой). Некоторое время Милюков не спешил с выбором: «Такое мое положение было самым благоприятным не только как обсервационный пункт, но и как способ политического самоопределения».
Именно это балансирование между земцами-практиками (Петрункевич, Родичев, Шаховской, братья Долгоруковы) и «левыми интеллигентами» (Анненский, Богучарский, Пешехонов, Прокопович) еще более улучшило позицию Милюкова для быстрого политического взлета. Он стал активным участником так называемой банкетной кампании, когда под видом безобидной фронды закладывались основы будущего политического самоопределения. Бывало, что Милюков выступал по нескольку раз в день и в аристократических салонах, и в студенческих мансардах. Всегда действовавший на грани легальности, Милюков понял скрытый до поры потенциал безобидных, казалось, «банкетов». Он, как историк, прекрасно знал, что аналогичные банкеты в эпоху Луи-Филиппа стали эффективной формой быстрого перехода от ритуальной фронды к открытой политической борьбе, приведшей в конце концов к падению Июльской монархии во Франции.
Среди людей, различных по политическим убеждениям, но временно объединенных схожими антиправительственными настроениями, Милюков оказался одним из самых рациональных. Процесс политической самоорганизации, неизбежно предполагающий рационализацию эмоций, потребовал поставить во главе общелиберального движения человека суховато-рассудочного, тяготеющего к либеральному центризму. Интеллигентской политизированной среде нужен был лидер, способный примирять фланги, «растворяться» в либеральной среде и в то же время эффективно представительствовать от ее имени. Этот лидер должен был быть фундаментально образован, убедительно говорить, хорошо писать, иметь репутацию принципиального противника режима, в том числе и за границей. В каждой из перечисленных «номинаций» по отдельности были люди, наверное, не менее блестящие, чем Милюков, но он оказался уникален по совокупности искомых качеств. Как «многоборцу» Милюкову не оказалось равных, и окружающие очень быстро поняли это.
В зародившейся Конституционно-демократической партии (Партии народной свободы) были практически с самого начала разведены председательские функции и функции «лидера партии». Председательство в ЦК в разное время осуществляли бесспорные моральные авторитеты – князь Пав. Д. Долгоруков и И.И. Петрункевич. В I и II Государственных думах, не будучи депутатом, Милюков не мог быть соответственно и руководителем фракции. Но уже с первых лет кадетской деятельности за ним прочно закрепляется роль «лидера партии». Именно в его функции входила выработка стратегической линии, формулировка тактических задач, принципов и форм коалиционной политики.
Позднее многие критики (часто из числа до поры лояльных коллег-партийцев) сетовали, что в такой ответственный для России момент либеральную партию возглавлял столь «бесчувственный» человек, как Милюков. Его позицией были недовольны многие, обвинявшие его и в «избыточной рассудочности», и в склонности «выстраивать жизнь геометрически», видеть в коллегах «не человеческую душу, а политическую функцию». Оппоненты Милюкова полагали, что прочность его убеждений часто перерастала в политическую косность, уподобляли Милюкова сильному, с хорошей выучкой, шахматисту, блестяще разыгрывающему «стандартные положения», но негибкому и неспособному к творческой импровизации… Справедливости ради надо сказать, что без Милюкова прочное организационное оформление российского либерального демократизма могло вообще не состояться и уж во всяком случае не продержалось бы так долго. Именно в сохранении внутрипартийного единства Милюков видел свою приоритетную политическую задачу, возможно – историческую миссию. Он сознательно отождествил себя с партией, и большинство в партии приняло это самоотождествление как естественное и должное.
Отмеченная многими современниками милюковская толерантность к внутрилиберальным оттенкам и различиям во многом проистекала из той же общеисторической концепции. Европейская «ткань», европейская политико-интеллектуальная среда по определению не могут быть однородны. Европеизм предполагает непременное наличие оттенков, зачастую – противоречий. Лидер, требующий унификации (пусть даже во имя западничества, как Петр), не является вполне европеистом. Но и удержать эту неоднородную «ткань» от расползания чрезвычайно сложно. Функция Милюкова как лидера-вождя и внутрилиберального посредника-медиума заключалась как раз в таком удерживании.
«Справа» в партии ему постоянно досаждали В.А. Маклаков и П.Б. Струве; «слева» – не менее яркие фигуры типа А.В. Колюбакина или Н.В. Некрасова. Но Милюкову никогда и в голову не приходило (по крайней мере, он ни разу не дал себя в этом заподозрить) выдавливать этих людей из кадетских рядов, пользуясь лояльностью большинства. Свою роль он видел в формулировке общепартийной «средней линии» и к разбросу точек зрения в партии относился вполне терпимо. Иногда даже казалось, он верил, что чем шире диапазон мнений, тем устойчивее партийный политический центр и его личное положение в партии.
Милюков, человек спокойный и уравновешенный, хорошо знавший себе цену, никогда не страдал комплексом неполноценности и не бравировал своим лидерством в партии. Он всегда признавал авторитет в партии патриарха земского радикал-либерализма Петрункевича и выдающиеся личные качества князей Долгоруковых и Шаховского, не считая зазорным лишний раз поехать посоветоваться с ними не только по принципиальным, но и по менее важным вопросам. Те, в свою очередь, зная предсказуемость и взвешенность Милюкова, безусловно, доверяли ему в текущих вопросах политической тактики.
Милюков, похоже, не ревновал к успеху и славе своих талантливых товарищей по партии – по крайней мере, все вокруг были в этом уверены. Уже будучи депутатом и признанным лидером фракции, он часто с видимой легкостью уступал право выигрышных выступлений по принципиальным вопросам другим кадетским депутатам, например В.А. Маклакову или Ф.И. Родичеву, полностью полагаясь на их компетентность и ораторский дар. Очевидно, роль Милюкова в партии определялась еще и тем, что ему удалось создать доверительную «рабочую связку» с такими выдающимися кадетами, как Ф.Ф. Кокошкин и А.И. Шингарев. Поэтому, когда периодически перерешался вопрос, кому быть лидером партии, Милюков вновь и вновь получал преимущество – ведь он возглавлял сработавшуюся и
