Владимир Осин - Дворцовые интриги и политические авантюры. Записки Марии Клейнмихель

26 марта/8 апреля

Утром читала Евангелие о воскрешении Лазаря. Обедня меня очень взволновала. Днем пришел комендант. Он мне понравился: это человек, который желает добра; убежденный республиканец, он верит, что «мощность движения приведет к лучшему будущему». Энтузиаст идеи и добытой свободы. Говорила ему о своих мемуарах, которые хотела бы вывезти, но боюсь, что они будут конфискованы. Он советует обратиться к Керенскому. Вечером пришли они. Поболтали.

27 марта/9 апреля

День, полный волнения. Утром прибежала Мери с известием, что роют могилы для жертв революции перед Александровским дворцом. Затем пришел комендант передать, что министр юстиции просит меня пройти в приемную Государя. Иду за ним, он (Керенский) мне говорит, что нужно отделить Государя от Государыни. Хочет оставить детей Государю. Я сказала, что императрице будет слишком тяжело, если ее разлучат с детьми. Это, безусловно, необходимо ввиду найденных у Ани важных бумаг. Вероятно, под влиянием окружавших ее негодяев глупенькая сделала какую-нибудь неосторожность. Министр пошел сообщить Государю о принятом решении. Он вернется к нему сегодня в 6 часов, по-видимому, для допроса. Впечатление ужасное. Я предполагаю, что речь идет о деле Мануйлова.

28 марта/10 апреля

Так как церемония (похорон жертв революции) будет в Великий четверг, решено отложить день причастия до Великой субботы. Говорят, что найденные у Ани бумаги очень компрометирующего свойства и имеют отношение к военному шпионажу и к достижению мира. Если это правда, то это государственная измена, которая заслуживала бы самой строгой кары. Обедня, церковные службы, утешительные минуты дня.

Вечером была у императрицы. Она все время говорит неразумные вещи; ничего не может понять. Изливалась целый час. Очень утомительно. У Ольги Николаевны высокая температура, с болью в горле. Было очень неосторожно позволить ей выходить так скоро после кори на снег.

29 марта/11 апреля

Боюсь, чтобы резкости императрицы не дошли до сведения правительства, которое делает, что может, в их интересах. Мне хотелось бы, чтобы они поняли то, что я вижу давно: состояние императрицы патологическое. Это должно служить ей извинением и, может быть, будет ее спасением. Мучаюсь страшно: проливают бальзам в душу одни церковные службы.

30 марта/12 апреля

Великий четверг. Чудная обедня; все придворные, служащие причащаются. Было очень умилительно. Боткин поднялся со мной. Он так же, как и я, смотрит на состояние императрицы и упрекает себя, что раньше этого не понял. Я была рада, что мы оказались одного мнения. Ольга Николаевна все больна. Опасаются стрептококков. Сегодня с двух часов церемония похорон. К счастью, ничего не видим и до сих пор ничего не слышим. Вечером дивная всенощная 12-ти Евангелий. Гостиная за церковью была переполнена, так как собрались все обитатели дворца. Очень трогательно помолиться в последний раз вместе, прежде чем рассеяться в разные стороны.

31 марта/13 апреля

Великая пятница. Великий, святой день, торжественные службы. Императрица позвала Изу, упрекает ее за поведение относительно Ани. Все идеи наоборот. Сухомлинов — честнейший и преданный Государю человек. Она так несчастна, что все ей можно простить. Попросила меня молиться за Аню. Я ответила (и это верно), что уже делаю это. Перед исповедью написала мне чудную записку. Там сказано: «Сердце мое переполнено, не хватает слов». В церкви она имеет прекрасный вид, скорбный, спокойный. Огромное самообладание.

1/14 апреля

Великая суббота. Причащалась с ними, быть может, в последний раз. Эта мысль меня очень растрогала.

Очень тронута. Императрица прислала мне пасхальные яйца и подушку, которую она и раненые офицеры ее лазарета вместе вышивали. Пасхальная заутреня. Было торжественно, но как грустно! Разговлялись у Их Величеств. Я сидела между Государем и комендантом; с ним говорила о статье в «Биржевке», в которой описывают нас и нашу жизнь в заключении.

2/15 апреля

День Светлого Христова Воскресения. День великой радости, несмотря на людскую скорбь. Чудная погода; солнце, небо, словно в Италии; на солнце 23°. В 12 час. поздравления Их Величествам и раздача яиц. Государь мне дал яйцо со своим вензелем; я буду его хранить как дорогую память. Как мало у них осталось преданных людей. Спустилась на полчаса на террасу; видела Государя; он вышел на прогулку с Валей. Нет уверенности в будущем — все зависит от того, удержится ли Временное правительство или победят анархисты, — опасность неминуемая. Как бы мне хотелось, чтобы они уехали как можно скорее, благо все они сейчас здоровы.

3/16 апреля

Пасхальная обедня. Такая прежде радостная!.. А сегодня у меня большая тоска. Вчера видела бедных великих княжон: вечерню служили в их гостиной. Мария Николаевна была очень больна; она похудела, очень похорошела, выражение лица грустное и кроткое; она, видимо, много перестрадала, и пережитое оставило на ней глубокий след. Вечером комендант ко мне зашел и предложил достать из Большого дворца нужные мне вещи. Он мне показался мрачным: на войне плохо, анархия все растет и распространяется в войсках. Делают все возможное, дабы не дать потоку выйти из берегов.

5/18 апреля

Сегодня прохладнее, не пыталась и выходить. Старалась всецело предаться воле Бога, его защите, его руководству. Очень беспокоюсь за царскую чету. Ненависть продолжает расти; ее разжигают злобные газетные статьи. Идет сильная реакция против происков социалистов; немцы их очень подталкивают. Странно было бы, если бы Вильгельм оказался обязан своим спасением нашим социалистам! Оставалось бы только сказать: «Все потеряно вместе с честью!» Дай Бог, чтобы этого не случилось.

6/19 апреля

Нечего записывать: дни проходят однообразно, в томлении души. Читала речи, произнесенные на сионистском конгрессе: «Мы (евреи) не для того только произвели революцию, чтобы добиться равноправия; этого недостаточно; мы должны добиться обладания обетованной землей, Палестиной, и организоваться там в независимую нацию». Не поразительно ли это, как осуществление давнего пророчества; оно казалось до такой степени неосуществимым, что комментаторы не придавали ему никакого значения, кроме символического! Чудны дела Твои, Боже!

7/20 апреля

Тихо и грустно. По вечерам читают Чехова. Настенька, Валя и Иза помирают со смеху, Мери Бенкендорф спит; я нахожу большой талант у автора, но чрезвычайную вульгарность и страшное отсутствие всякого идеала и всяких принципов в среде, которую он описывает. В других странах эта среда соответствует мелкой буржуазии, которая живет унаследованными понятиями о порядочности. У нас — это белая доска. Религия, за исключением отдельных, удалившихся от мира подвижников, является суеверием и формалистикой, утешением в горе, но она никогда не бывает основой и освящением жизни. Понятия о чести у нас не существует.