В борьбе с большевизмом - Павел Рафаилович Бермондт-Авалов
Беспокойное перо генерала после целого ряда статей, бесцветных по своей сущности, начало писать обращения и пояснительные письма к общественным и военным деятелям. В одном из этих писем, услужливо напечатанных «Рулем» (оно было обращено к ген. Врангелю), Краснов пояснял, что «единственным источником его существования» является литературная работа – романы. Он избрал их как верную форму пропаганды, и это, по его мнению, тот прием, который наиболее обеспечивает успех пропаганды монархических идей.
Если роман его «От Двуглавого орла к Красному знамени» является таким пропагандным романом, то горе тому государственному человеку, который подойдет к автору как к мыслителю строгого порядка, честных антиреволюционных убеждений. Прочитывая страницы за страницами это многотомное произведение, приходишь к заключению, что генерал Краснов (я подхожу к роману не с литературно-критической точки зрения, а с политической и, конечно, с монархической) – монархист спутанных верований, колеблющийся и несовершенный, да кроме того монархист не за совесть, а за страх. Представляю себе, как напряженно вуалирует генерал Краснов свой монархо-республиканский уклон мыслей перед покровителем своим и вождем великим князем Николаем Николаевичем, в распоряжение которого передал свое перо и военные таланты, отвергнутый в сферах законного осуществления монархии. Но времена близятся, маски спадут, и в один прекрасный день пред нами предстанет кающийся генерал, на горячих страницах излагающий исповедь: «Как дошел он до жизни такой»…
Невольно припоминается из Л. Андреева трагическая личность убийцы, восклицающего на площади: «Православные, брей! Человека убил – брей!» – на уговоры пристава, что десятилетняя давность его преступления ставит его в положение вне ответственности, он упорно кричит – брей! По-видимому, преступник добивался общественного оправдания, оправдания, подтвержденного православными. Отступничество генерала Краснова оставим на его совести, в группировке искренних патриотов-манархистов в нем нужды нет.
Итак, этап за этапом генерал то подымался, то падал, устремляясь в безыдейные дали, руководимый жаждой материальных соображений, увлекаемый сюжетами романов и руководимый фантазией честолюбца. И – сорвался.
В недрах потрясенной, разбитой эмиграции знают – кто такой генерал Краснов: человек без патриотизма, без истинных основ священного, проникнутого достоинством и законностью монархизма.
Подводя итог всем выпискам и заключениям, касающимся и романиста Краснова, и Краснова генерала, я подчеркиваю еще раз, что по своему призванию я ставлю себя исключительно в положение офицера императорской армии и, следовательно, расцениваю генерала Краснова главным образом как генерала. В этом смысле и все мои суждения о нем должны быть сжаты определенной рамкой требований. Оставляю в стороне все его литературное творчество, поскольку оно не касается его военно-политических выступлений. Французы говорят: «Le style – c’est l’homme». Еще в петербургский период борьбы с большевиками, принимая в ней деятельное участие в скрытой форме, о чем я рассказал выше, я не раз задумывался над поступками Краснова. Рождались горькие мысли, вспоминались слова и сравнения, подыскивались возможности оправдания и – пояснения его преступного поведения. Помню, во время разговоров, в тревожной обстановке уже потрясенной России, один из офицеров возмущенно сказал: «не переделаешь ведь его».
Полумудрец, полуневежда
Полуподлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец…
Предоставим ему это право безвозмездно. Злое дело увенчается злым концом – Краснов еще почувствует это на своей шкуре. Теперь уже без оговорок приходится признать, что он уже почувствовал. Перебирая в памяти весь труд, длинный ряд хлопотливых переживаний, связанных с работой в Петербурге, фактически сданном в руки большевиков Красновым, затем – работу атамана на Дону, его увертливую беспринципную политику, угодливость немцам и союзникам одновременно, проституированные переговоры в большевиками и склонность к сотрудничеству с чехословаками, все его писания мирные и призывно-боевого характера, просматривая гнусные страницы его романов, на которых затронуто священное имя государя и его семьи, унизительными штрихами обрисовано гвардейское офицерство, словом все, что рассеяно им позади себя, на путях военных и политических, литературных и общественных, я невольно прихожу к выводу: продажен и преступен генерал Краснов. Как-то раз в офицерской среде мне пришлось, касаясь русских военачальников, славных и бесславных, тех, которые не изменили государю и тех, которые «ему изменили и продали шпагу свою…» коснуться и бесславного генерала Краснова. Я дал ему характеристику в коротком четверостишии, но, желая избежать грубого, хотя и верного слова, я решил не помещать его в эту статью.
Однако, если генерал Краснов заинтересуется этой моей характеристикой, то я в любое время готов ему ее высказать, так как правду всегда в глаза говорил, не претендуя на возвышенный стиль и не боясь твердых определяющих слов, пусть даже несколько резких. Ведь правда в красивых одеждах не нуждается, она хороша и в лохмотьях. «Qui vivra verra», а тогда сомнительный монархизм генерала встанет перед русским обществом выпуклей, и весь багаж его литературных писаний, оскорбительных в области созидательно-политической, за ненужностью сдастся вместе с генералом в архив позорных страниц во дни великой смуты Государства российского.
Осенью 1922 г. в Берлине вышел сборник «Историк и современник». Задания его, судя по предисловным строкам, заключались в совместительстве разных «русских и иностранных (в переводе или извлеченных) исторических и бытовых сочинений, романов, повестей и рассказов» и т. д. В конце предисловия указано, что редакция наряду с этим подбирает «анекдоты и смесь». Эта оговорка важна, так как опубликованный в «Историке и современнике» материал какого-то г. Бережанского обо мне и моей Западной добровольческой армии во многих местах напоминает анекдот, в лучшем случае несуразную смесь бредней с непроверенными слухами. Что лучше – первое или второе, судить, конечно, немыслимо, одно ясно: плохо и то и другое.
Я не собираюсь проследить все ошибки в фактических данных, кстати сказать освещенных им дурно и неправдиво. Людей, интересующихся историей моей армии, ее возникновением и действиями, целями и осуществлениями, я отсылаю к полному тексту моей книги, поясняемому в необходимых местах документами. Попутно, однако, подчеркну некоторые места в этой бредне штатского повествователя об одной из боевых страниц Белого движения на западе России и укажу на ошибки его если не злонамеренные, то просто нечестные.
Отмечаю наиболее грубые из них.
1. Солдатского бунта в Митаве никогда не было. Бережанскому как штатскому, по-видимому, небо в овчинку показалось от того незначительного факта немецкой демонстрации, в которой войска мои решительно никакого участия не принимали. Об этом я уже поместил сообщение генерала Десино.
2. Повествователь пишет: «Не только союзников и латышей, но и русских в Латвии озабочивал вопросы, почему великолепно оборудованный и прекрасно вооруженный
