Алексей Песков - Павел I

Екатерина растила царя полумира, владыку Евразии, героя Вселенной: недаром имя ему было дано не столько в память Александра Невского, сколько в честь Александра Македонского – под стать победоносным маршам бабушкиной империи. «Если родители не помешают, мой Александр вырастет выдающейся персоной», – обещала она (Екатерина – барону Гримму 28 марта 1784 // Сб. РИО. Т. 23. С. 298). Наверное, уже тогда Екатерина задумала новый переворот – сделать внука своим наследником вместо сына.

Так же было поступлено со вторым порфирородным младенцем, родившимся на третий день после бабушкина пятидесятилетия – 27-го апреля 1779 года. Этого назвали еще более вызывающе: Константином. Была выбита монета с образом константинопольской святыни всех православных – храма Святой Софии. Кормилицей ему назначили гречанку. – В бабушкином сценарии Константину предстояло взойти на престол новой Греческой империи после изгнания турок из Константинополя – в 1779-м году возрождение Византии под нашим протекторатом было уже делом решенным; для окончательного решения требовалось только некоторое терпение, время, полководческий дар Потемкина и дипломатическая подготовка.

Родители не были устранены от свиданий с своими чадами, но, разумеется, никакие самостоятельные инициативы с их стороны при этих свиданиях не предусматривались: их дело было – зачать, выносить и родить бабушкиных внуков – автократоров нового поколения.

Впоследствии Екатерина допустит одну важную ошибку, стоившую нашей истории многолетнего продления павловского вахт-парадного режима: когда Александр и Константин выросли и женились, она, решив, что плоды ее просвещения неистребимы, дозволила им бывать у отца, и они, быстро приучившись к военным порядкам Гатчины, полюбили поэтику военных смотров и в краткое время сделались истинными Павловичами.

Но в 1777-м и в 1779-м оба они еще всецело принадлежали бабушке, и родители не смели вмешиваться не в свое дело. Родители были secondaterie, monsieur et madame Secondant – вторые, die schwere Bagage – тяжелый багаж, – так называла их Екатерина в разговорах с понимающими людьми. Родителям рекомендовалось разводить цветы в Павловском.

Сознательная жизнь Павла прошла при усиленных опытах Никиты Ивановича Панина по культивированию Северного альянса. Доверие Павла к мнениям Никиты Ивановича после поездки в Берлин в 1776-м году помножилось на воспоминания о грандиозном царственном приеме, устроенном ему Фридрихом. – Брак с Марией Федоровной сделал Павла в некотором смысле родственником великого прусского короля. Строевая выучка фридриховых солдат поразила воображение: это был не парад, а балет. «Видел я полки Прусские, – вспоминал Павел о поездке в Берлин. – Видно, что имеют во всем пред нами века два преимущества» (Сб. РИО. Т. 27. С. 99). Все это, наверное, еще сопрягалось с наследственными бессознательными влечениями, усвоенными из хромосом Петра Третьего, и в сумме давало твердое убеждение: союз с Пруссией – залог международного процветания России.

Двадцать с лишним лет он будет держаться этого убеждения – до тех пор, пока наследники Фридриха, уже в эпоху собственного царствования Павла, не разменяют славу великого короля на сепаратные договоры с якобинской Францией и пока в Европе не появится новый герой – Наполеон. Только тогда, на исходе жизни, Павел переменит свою систему.

Но в 1780-м году он был тверд и непреклонен. Посему все совершавшееся наперекор союзу с великим королем почиталось им блажью и предательством. А совершалось то, что еще в 1778-м году австрийский император Иосиф Второй предположил сделать Баварию частью своей империи, и того гляди у Австрии должна была начаться война с Пруссией. Фридрих запросил помощи у своей союзницы Екатерины. Говорят, Павел, верный союзническому и родственному долгу, «мечтал о том, чтобы во главе своего полка идти на театр военных действий и вместе с братьями Марии Федоровны (принцами Фридрихом, Людвигом и Евгением <все трое были на прусской службе>) сражаться за великого короля» (Шильдер. Изд. 1996. С. 144).

Между тем Иосиф обратился за помощью к своему союзнику – Людовику XVI-му. Однако во Франции тогда ожидалась скорая собственная война – с Англией, и вместо военной подмоги Иосифу предложили дипломатическую медиацию. Фридрих в ответ выставил своего посредника – понятно кого. Кончилось тем, что весной 1779-го в силезский городишко Тешен съехались дипломаты от Австрии и Пруссии и их секунданты из Франции и России. Нашей делегацией руководствовал князь Репнин, так поведший дело, что подписанный договор гарантировал Екатерине старшинство в союзе с Фридрихом и неучастие Иосифа в будущем сопротивлении Турции маршу России на берега Черного моря.

Теперь оставалось только убедить Иосифа совсем оставить альянс с турками, стать врагом султану и склониться к совместному русско-австрийскому наступлению на Порту. Иосиф был приглашен в Россию, и в мае 1780-го, во время поездки Екатерины по белорусским губерниям, приобретенным по разделу Польши, он встретился с нашей императрицей в Могилеве.

Лучший способ приобрести друзей – обругать их врагов, и императорские переговоры начались с подбадривания Иосифа в его обидах: «Говорили много и часто о Фридрихе II. И Иосиф и Екатерина резко отзывались о прусском короле, о его страсти к интригам. Далее Екатерина, как бы мимоходом, спросила Иосифа, не пожелает ли он, как император, занять Папскую область, завладеть Римом. Он возразил, что многие государства заинтересованы в сохранении status quo в Италии, но что она гораздо легче могла бы думать о захвате своего Рима, т. е. Константинополя» (Брикнер. Ч. 3. С. 378). И т. д.

Расстались в полном удовольствии друг от друга. Иосиф оказался не только галантным кавалером, но и покладистым партнером: он обещал Екатерине помощь в случае войны с Портой.

Отныне союз с Пруссией не имел того смысла, какой имел прежде: прежде Фридрих требовался Екатерине как сдерживатель Австрии – турецкой союзницы; а теперь, когда Австрия в союзе с нами сама будет воевать против турок, – очевидно, что хитроумный Фридрих, которому от наших турецких завоеваний ничего не перепадет, станет придумывать какую-нибудь такую интригу, после которой мы вынуждены будем платить по его счетам, а сами опять потеряем что-нибудь, как это уже было при заключении прошлого мира с Портой, когда, благодаря Фридриховой расторопности, он ни за что получил лучшую часть Польши, а мы отказались от уже завоеванных Валахии и Молдавии.

Посему, когда в том же 1780-м году в Россию приехал наследник Фридриха – его племянник Фридрих Вильгельм, – Екатерина хотя и встретила его дворцовыми церемониями, сообразными высочественному сану гостя, но встретила совсем не так, как четыре года назад Фридрих встречал в Берлине ее наследника: то есть без парадов и триумфальных арок, а о подписании каких-то подобающих укреплению Северного альянса бумаг речь и вовсе не заходила. Отношения с Пруссией зависали в неопределенности, стеснительной для Фридриха и оттого выгодной Екатерине. Никита Иванович Панин с удручением наблюдал за разломом оси, на которой была нацеплена его система, и ему оставалось только в очередной раз возлагать надежды на будущее своего воспитанника.