Роберт Лейси - Княгиня грез. История голливудской актрисы, взошедшей на трон

Свифты не могли поверить собственным глазам. Один раз Ренье даже запустил в сына ракеткой, но мальчик ловко увернулся. Скорее всего, он ожидал такой реакции. Золотой лабрадор Ренье, когда его хозяин промазывал в гольфе, проявлял сходную увертливость, зная, что князь наверняка захочет клюшкой выместить на нем злость. Те, кому довелось жить в непосредственной близости к Его Светлейшему Высочеству, давно уже научились смиренно склонять головы и держать язык за зубами.

«Тогда мне стало ясно, — говорит Свифт, — и я никогда не изменял этого мнения, — что Грейс была княгиней задолго до того, как вышла замуж за Ренье».

— Это первый случай за все эти годы, что я иду по городу без всякого сопровождения, — призналась однажды вечером Грейс Мишелин Свифт, когда женщины вдвоем шли из ресторана по ночным улицам (Ренье скрепя сердце позволил Грейс пройтись пешком вместе с Мишелин Свифт, в то время как мужчины вернулись во дворец в автомобиле). — Он загнал меня в угол. Я как в клетке и не могу самостоятельно сделать ни шага. Меня лишили всякой свободы.

Как далеко было это признание от той радужной идиллической картины, о которой Свифты читали в журналах, но самым грустным в этих обстоятельствах было то, с какой, безропотностью Грейс покорилась тирании супруга. Она вела себя; как та маленькая девочка, которую отец и мать вечно запугивали родительским гневом. Покорность была для Грейс неотъемлемой частью любых отношений, и за десять лет замужества безропотность княгини способствовала тому, что характер ее супруга стал еще более невыносимым.

— Зачем ты позволяешь ему помыкать собой? — возмутилась Мишелин Свифт. — В браке ты обязана сама формировать характер мужчины. И если тебе чего-то хочется, надо постоять за себя.

Грейс объясняла свою пугливость как составную часть процесса познания жизни. Одной из ее любимейших цитат была строка из арабского поэта Хамиля Джибрана, прозванного Пророком:

«Когда любимый поманит тебя — следуй за ним, и пусть его голос разрушит твои мечты, подобно тому, как северный ветер губит цветы в саду. Он пришел ради твоего роста…»

Все это было весьма патетично, но и весьма печально. Грейс была воспитана так, чтобы видеть в себе в первую очередь служанку тех, кого она любит, и эта ее покорность способствовала проявлению худших черт в характере ее мужа.

Гости замечательных летних концертов и торжественных приемов, которые Грейс устраивала во дворце, замечали, что Ренье вовсе не утруждал себя необходимостью скрывать от окружающих свою скуку.

— Ах, это всего лишь очередная вечеринка моей супруги, — со вздохом говорил он кому-нибудь из прислуги, театрально закатывая глаза.

«На своих собственных приемах Ренье вел себя как девица, на которую совершенно не обращают внимания кавалеры, — вспоминает один из американских гостей этих дворцовых вечеров. — Это был обед под открытым небом на тридцать персон. Гостей усадили за несколько столов, расставленных на террасе. Кругом горели свечи, а ночной воздух был наполнен ароматом жасмина. И хотя обстановка настраивала на лирический лад, те из гостей, которые не попали за один стол с Грейс и Ренье, чувствовали себя слегка обделенными, пока в разгар вечера Грейс неожиданно не появилась в самой гуще приглашенных. Она устроила так, что провела за каждым из столиков какую-то часть времени. В отличие от супруги, князь остался непоколебимо сидеть на своем месте, причем на какое-то время явно вздремнул».

Где бы ни оказывалась Грейс на протяжении вечера, она то и дело бросала поверх голов гостей взгляды в сторону мужа, пристально наблюдая за его настроением. Казалось, что чем сильнее омрачался князь, тем больше внимания оказывала ему жена. Грейс всю себя отдавала служению этому капризному и высокомерному человеку, искренне стараясь быть образцовой матерью и супругой.

«Нынче, как мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что она совершила громадную ошибку, стремясь во всем услужить ему, — замечает одна из приглашенных в тот вечер дам.

— Но тогда, помню, я покидала дворец с чувством, будто встретилась едва ли не со святой».

«Она была единственной в нашей странной семье, — писал сын Антуанетты Вами де Масси, — кто был наделен способностью сопереживать и чувством такта. Она не любила кривить душой и умела хранить чужие секреты».

Невыносимый сын невыносимой мамаши, Бадди де Масси слыл необузданным молодым человеком. Не проходило и недели, чтобы он не попадал в какие-нибудь неприятности в школе или одну за другой не разбивал дорогие спортивные машины. У Ренье для племянника не находилось времени; впрочем, он даже не пытался скрыть своего неодобрения, однако Грейс неизменно встречала блудного родственника улыбкой. Утешать бунтаря вопреки воле мужа было для Грейс способом выражения своего собственного бунтарства.

С приходом шестидесятых, обрядивших американскую молодежь в бусы, цветочные гирлянды и бунтарский дух, блудные сыны и дочери стали чем-то вроде специальности Грейс. В 1963 году пятнадцатилетняя дочь Пегги Мери Ли забеременела и сбежала в Айову со своим восемнадцатилетним дружком Джоном Полем Бинди Джоунзом IV. Мери Ли была крестницей Грейс, а на ее свадьбе несла вместе с другими девочками вслед за невестой букеты цветов. ФБР объявило общенациональный розыск этой парочки, и сей факт тотчас приобрел скандальную известность.

Будучи знаменитой личностью, чьей репутации этот скандал мог нанести непоправимый вред, Грейс, по идее, как никто другой, должна была разразиться негодованием.

«Однако из всей семьи именно она заступилась за нас, — вспоминает Бинди Джоунз. — Когда нас наконец обнаружили, она захотела выслушать, что мы скажем в свое оправдание. Когда же мы сказали, что хотим пожениться, она не одобрила нашего поступка, однако была готова выслушать нас и согласилась поддержать, что бы мы ни задумали предпринять. Грейс несколько раз приглашала нас провести лето в Монако. Я знаю, многие считали ее черствым человеком, но должен сказать, что лично я никогда этого не замечал. По отношению к нам она всегда была доброй и отзывчивой».

Чопорная и доброжелательная княгиня Монакская не забыла своей бурной молодости, когда десять лет назад сама была готова бежать от родителей вместе с возлюбленным. Наверно, именно поэтому она сочувственно относилась к тем, кто был одиноким и неприкаянным.

Каждое лето повторялась одна и та же история. Из аэропорта или с вокзала во дворец звонил очередной гость из Филадельфии, желавший поговорить с «тетей» Грейс. И княгиня посылала за немытым бродягой с рюкзаком за плечами лимузин, приглашала гостя к себе в Рок-Ажель, кормила, поила, брала вместе с детьми понежиться на песочке «Пляжного клуба», где семья проводила солнечные летние дни у своего тента. Грейс с непритворным вниманием выслушивала последние новости из Честнат-Хилл или Джермантауна, а затем отправляла гостей, сытых и набравшихся сил, домой, чтобы у себя в Америке они рассказывали своим приятелям по колледжу невероятную историю о том, с каким шиком их принимали во дворце. Грейс превратилась во «всеобщую» тетушку. После смерти Джека Келли она заняла его место в качестве главы клана и приглашала всех родственников погостить у себя в Монако — в особенности дядю Джека, которому уже было за восемьдесят. Старый драматург каждый раз с неохотой возвращался в Америку. «Из всех дворцов и городов, где я побывал, — вспоминал он, — только этот стал мне родным домом».