Маркус Вольф - Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки

Чем меньше я мог скрывать от самого себя неудовлетворение политикой нашего руководства, тяжким состоянием общества, тем больше думал о том, что должен внести ясность в собственную позицию, когда я буду, размышляя, об этом писать. Если я еще и не до конца осознавал, что симптомы болезни в Советском Союзе и ГДР были одинаковыми и вся система “реального социализма” имела мало шансов на выживание, потому что социализма в ней вообще не было, то теперь я больше не стал подавлять сомнения. Я должен был их точно выразить.

Многим гражданам ГДР, которые внесли значительный вклад в политику, экономику, науку и культуру, казалось, что преодоление экономического спада нашего общества все еще возможно, но посвященным было ясно, что система находится в экономическом и политическом кризисе. Истерическая реакция на всякую критику, недостойная слежка и назойливая опека критически настроенных писателей и ученых, например Роберта Хавемана, лишение гражданства таких неугодных граждан, как Вольф Бирман, в чем наше политическое руководство, видело, однако, ultimo ratio, — все это были отчетливые признаки не только беспомощности, но и обозначающегося отсутствия перспективы.

Во внешней политике это время было отмечено стагнацией германо-германских отношений, которые менее десяти лет назад начали было обнадеживающе складываться. Все явственнее и чаще обозначалось различие позиций с Советским Союзом, который жестко критиковал сближение двух германских государств, как и собственный курс Хонеккера в отношении Китая, и требовал безусловной солидарности с курсом на конфронтацию с США, проведение которого считал необходимым. В мае 1982 года, в день назначения Андропова секретарем ЦК КПСС, на совещании руководителей разведок всех социалистических стран в Москве я услышал настоящую головомойку по этим вопросам.

Позже я часто спрашивал себя: а может быть, Хонеккер со своими самостоятельными ходами в политике в отношении ФРГ и в зондажах в Пекине показал большую мудрость и был, может быть, умнее, чем все мы, которые прежде всего старались избежать любого возможного конфликта с Советским Союзом? Нет, его слабость как руководителя нельзя приукрасить. Его своенравная позиция последних лет в руководстве ГДР проистекала из догматического мышления и субъективизма, переоценки собственной персоны и полной оторванности от всякой реальности. Упрямство в полюбившихся ему политических представлениях несомненно ускорило закат ГДР. Личные слабости Хонеккера, как в зеркале, отражали слабости системы.

В это время я много дискутировал со своим братом Кони, с середины 70-х годов обдумывавшим проект фильма “Тройка”, который был ему очень близок автобиографическими корнями. Это была история нашей детской и юношеской дружбы с Джорджем и Виктором Фишерами и Лотаром Влохом в Москве в 30-х годах, описание жизненных путей, на которых друзья через десятилетия и границы сохранили свою дружбу вплоть до встречи через сорок лет в Соединенных Штатах. Обсуждая планы фильма “Тройка”, мы и не подозревали, что у Кони рак, который не оставит ему времени снять этот фильм. Наши последние беседы происходили в марте 1982 года у его смертного одра в больнице. Его последние мысли были о московских детских впечатлениях. После этого я считал, что замысел “Тройки” стал для меня завещанием брата.

Под впечатлением этих изменений — как внутренних, так и внешних, желаемых и болезненных — я использовал полет в Москву вместе с министром Мильке в начале 1983 года, чтобы обсудить с ним давно уже решенный для меня вопрос о досрочном уходе со службы. Полеты в самолете предоставляли редкую возможность, когда можно было сосредоточить его внимание на себе. Мильке всегда уклонялся, как только я об этом заговаривал, но здесь он уже не мог от меня ускользнуть. Ему исполнилось семьдесят пять, мне шестьдесят. Число “шестьдесят” было для меня Рубиконом, перейдя который я хотел осуществить давно зревшее во мне решение. Мильке был готов отпустить меня на пенсию, но время для этого он хотел определить сам. Кроме того, я должен был соблюдать строжайшую конфиденциальность, никто не должен был ничего знать.

Он предоставил мне возможность сделать предложение о передаче дел, а через несколько недель утвердил план, по которому я должен был постепенно передать дела моему преемнику Вернеру Гроссману. Таким образом, моему уходу, казалось, уже не было никаких препятствий.

В начале июля 1984 года наш министр иностранных дел рассказал мне, сколь разочаровывающим был визит Хонеккера в Москву в июне. Константин Черненко, преемник Андропова, высказал Хонеккеру резкие упреки, назвал Федеративную республику главным союзником США в их “авантюрной политике” в Европе и обвинил Хонеккера в контактах ФРГ и ГДР, подрывающих дело социализма и создающих предпосылки для националистических настроений, в сильнейшей степени угрожающих существованию ГДР. Это безразличие, сказал он, непонятно Советскому Союзу, и подчеркнул, что безопасность Советского Союза и всего социалистического сообщества связана с развитием обоих немецких государств. Все это было высказано более чем недвусмысленно. Раньше любой функционер ГДР содрогнулся бы от таких слов, но на сей раз угроза прозвучала вхолостую. Черненко дал понять, что запланированный визит Хонеккера в ФРГ не представляется советскому руководству своевременным, и охарактеризовал позицию ГДР по отношению к Китаю как чрезвычайно опасную. Обе стороны расстались очень холодно, и Хонеккер не скрывал своего раздражения.

Примерно в то же время от нашего исключительно ценного источника в брюссельской штаб-квартире НАТО мы получили копию документа об оценке отношений Восток— Запад. Мне в руки она попала раньше, чем министрам иностранных дел государств НАТО. Из-за различных провалов, происшедших в последнее время, личность этого источника была известна лишь немногим сотрудникам моей службы, с самого начала занимавшимся этим делом. Связь осуществлялась почти безлично, встречи проходили только через большие промежутки времени и со строжайшими мерами предосторожности.

Натовский документ подробно рассматривал внутреннее положение Советского Союза, его экономические проблемы, все более возрастающие трудности в связи с интервенцией в Афганистане, его разногласия с Китаем и все более явную нестабильность и эрозию Варшавского договора. Документ отчетливо указывал на усилия ГДР решать собственные проблемы с позиций большей самостоятельности по отношению к СССР. Центробежные тенденции внутри Варшавского договора были представлены в нем очень убедительно, более убедительно, чем мы сами могли бы это себе представить. Многое в этом документе соответствовало моим собственным мыслям и сведениям, полученным в последние месяцы, и я видел в этой разработке возможность показать нашему политическому руководству обреченность нашего положения.