Альберт Шпеер - Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Через несколько месяцев после краха наших планов я случайно встретился в Ставке с Гиммлером, и тот недвусмысленно пригрозил мне: «Думаю, вы поступите весьма неблагоразумно, если снова попытаетесь пробудить в рейхсмаршале жажду деятельности».

Но в любом случае это было бы невозможно. Геринг надолго погрузился в летаргию. Пожалуй, очнулся он лишь на процессе в Нюрнберге.

19. Второй человек в рейхе

Примерно в начале мая 1943 года, через несколько недель после кончины нашего недолговечного союза, Геббельс стал находить в Бормане качества, которые совсем недавно приписывал Герингу, и переговоры завершились соглашением: Геббельс пообещал направлять доклады Гитлеру через Бормана, а Борман – добиваться от Гитлера необходимых Геббельсу решений. Стало очевидно, что Геринга из своей схемы Геббельс вычеркнул и отныне собирался поддерживать его, только когда речь шла о престиже государства.

Таким образом, чаша весов реальной власти еще больше качнулась в пользу Бормана, но, не представляя, пригожусь ли ему я, он решил со мной не ссориться. Хотя Борман наверняка прослышал о моей неудачной попытке свергнуть его, разговаривал он со мной приветливо и намекал, что я могу перейти в лагерь его сторонников вслед за Геббельсом. Однако я не воспользовался приглашением. Я попал бы в зависимость от Бормана, а такая цена казалась мне слишком высокой.

Геббельс также не прерывал контактов со мной, ибо мы оба все еще надеялись как можно результативнее использовать для экономики внутренние резервы. Несомненно, я был слишком доверчив с Геббельсом. Я был зачарован его ослепительным дружелюбием, безукоризненными манерами и хладнокровной логикой рассуждений.

Внешне же тогда мало что изменилось. Условия, в которых мы жили, вынуждали нас скрывать свои истинные чувства и лицемерить. Соперники редко говорили друг с другом начистоту, ибо опасались, что их слова в искаженном виде передадут Гитлеру. Все плели интриги, все принимали в расчет непостоянство Гитлера и в своих тайных играх то выигрывали, то проигрывали. В этом нестройном хоре я вел свою партию так же беспринципно, как и другие.

Во второй половине мая Геринг передал, что хочет выступить вместе со мной во Дворце спорта с речью по проблемам вооружения. Однако через несколько дней, к моему удивлению, Гитлер назначил оратором Геббельса. Когда мы согласовывали тексты, министр пропаганды посоветовал мне сократить мою речь, поскольку он рассчитывает говорить час: «Если вы будете выступать дольше получаса, аудитория потеряет интерес». Как обычно, мы послали рукописные тексты Гитлеру с примечанием, что мою речь собираемся сократить на треть. Гитлер приказал мне приехать в Оберзальцберг. В моем присутствии он прочитал врученные ему Борманом черновики, а затем за несколько минут безжалостно исчеркал речь Геббельса и сказал: «Борман, сообщите доктору, что я считаю речь Шпеера превосходной». Таким образом Гитлер помог мне подняться в глазах главного интригана Бормана и подорвал авторитет Геббельса. Оба поняли, что мои позиции еще весьма прочны. В случае необходимости я мог рассчитывать на поддержку Гитлера даже в спорах с его ближайшими сподвижниками.

Моя речь от 5 июня 1943 года, в которой я впервые объявил о значительном увеличении выпуска вооружений, имела два неприятных последствия. От партийной верхушки я слышал такие замечания, как «Значит, это можно сделать, не идя на большие жертвы! Тогда зачем вызывать недовольство населения драконовскими мерами?». А Генштаб и фронтовые командиры в свою очередь сомневались в правдивости моих статистических данных всякий раз, как испытывали трудности с поставками вооружения и другого военного имущества.

И все же мы добились приостановления зимнего наступления советских войск. Подъем военного производства позволил нам заткнуть бреши на Восточном фронте. Более того, появление новой военной техники побудило Гитлера – несмотря на огромные зимние потери – начать подготовку к наступлению с целью спрямить линию фронта в районе Курска. Наступлению было присвоено кодовое название операция «Цитадель». Операция откладывалась, поскольку Гитлер рассчитывал на эффективность новых танков, в особенности на новый тип танка с электроприводом, сконструированным профессором Порше.

За скромным ужином в маленькой задней комнате канцелярии, обставленной в крестьянском стиле, я случайно узнал от Зеппа Дитриха, командира личной охраны Гитлера, что Гитлер намеревается издать приказ «пленных не брать». Причина, по словам Дитриха, была в том, что, как выяснилось в ходе наступления эсэсовских частей, советские войска убивали немецких военнопленных. Гитлер тут же приказал уничтожить в тысячу раз больше советских пленных.

Я был ошеломлен и по эгоистическим соображениям встревожен такой расточительностью, ведь речь шла о сотнях тысяч военнопленных, то есть именно о тех трудовых ресурсах, которых мы тщетно добивались много месяцев. Я воспользовался первой же возможностью, чтобы переубедить Гитлера, и без труда добился успеха: фюрер с явным облегчением отозвал свой приказ войскам СС. В тот же день, 8 июля 1943 года, он приказал Кейтелю подготовить указ о направлении военнопленных на военные заводы[157].

Как оказалось, в дебатах по поводу судьбы военнопленных не было необходимости. Наступление началось 5 июля, но, несмотря на огромное количество самой современной техники, мы не смогли окружить советские войска. Надежды Гитлера на новую технику не оправдались, что он и признал через две недели. Даже летом противник сумел перехватить инициативу.

После второй зимней катастрофы – поражения под Сталинградом – главное командование сухопутных войск настаивало на строительстве линии обороны в глубоком тылу, но Гитлер и слышать об этом не желал. Теперь же, после неудачного наступления, он был готов к сооружению линии обороны на расстоянии от 19 до 24 километров от передовой[158].

Генштаб выдвинул контрпредложение: создать оборонный рубеж на западном высоком (более 46 метров) и крутом берегу Днепра, господствовавшем над речной долиной. Предполагалось, что для строительства глубокого оборонительного рубежа времени хватит, поскольку линия фронта проходила пока в 200 километрах от Днепра. Однако Гитлер категорически отверг этот план. Если во время своих победоносных кампаний он называл немецких солдат лучшими в мире, то сейчас заявил: «Строительство рубежей в глубоком тылу невозможно по психологическим причинам. Если солдаты узнают, что километрах в ста за линией фронта существуют укрепления, никто не сможет убедить их сражаться. При первой же возможности они отступят, не оказав противнику никакого сопротивления»[159]. Несмотря на запрет Гитлера, по приказу Манштейна и с молчаливого согласия Цайтцлера, в декабре 1943 года Организация Тодта приступила к строительству рубежей на Буге. Гитлер узнал об этом от моего заместителя Дорша, когда советские армии еще находились от 160 до 200 километров восточнее Буга, и снова в необычайно резких выражениях он приказал немедленно прекратить все работы[160]. Строительство тыловых укреплений, бушевал фюрер, еще одно доказательство пораженческих настроений Манштейна и его группы армий.