Альберт Шпеер - Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Как казалось, Геббельса больше всего тревожило то, что, имея прямые контакты с гауляйтерами, Борман может вставлять нам палки в колеса и на внутреннем фронте. В борьбе против Бормана как руководителя партийной канцелярии Геббельс попытался заручиться поддержкой Лея, а затем предложил предоставить Комитету по обороне рейха право вызывать гауляйтеров и требовать от них отчета. Прекрасно понимая, что от Геринга вряд ли следует ожидать особой активности, Геббельс наметил еженедельные заседания и небрежно добавил, что если Геринг не сможет принять в них участия, то он, Геббельс, выступит в роли заместителя председателя[153]. Геринг не уловил сути козней Геббельса и согласился. За фронтами жестокой борьбы за власть не утихали ревность и зависть давних соперников.

Уже давно данные о количестве рабочих, будто бы направляемых Заукелем в промышленность, которые он докладывал Гитлеру, перестали соответствовать реальным цифрам. Когда разница достигла нескольких сотен тысяч, я предложил своим союзникам объединить усилия, чтобы заставить Заукеля, форпост Бормана на нашей территории, огласить истинные сведения.

По распоряжению Гитлера близ Берхтесгадена давно было воздвигнуто большое здание в сельском баварском стиле для секретариата берлинской рейхсканцелярии. Оттуда Ламмерс и его ближайшие помощники руководили деятельностью рейхсканцелярии, если Гитлер оставался в Оберзальцберге несколько месяцев кряду. Герингу удалось добиться, чтобы Ламмерс, как хозяин здания, пригласил нашу группу, а также Заукеля и Мильха на совещание 12 апреля 1943 года. Перед совещанием мы с Мильхом снова напомнили Герингу о наших общих требованиях. Он радостно потер руки: «Я об этом позабочусь!»

Мы удивились, обнаружив в комнате для совещаний Гиммлера, Бормана и Кейтеля. Ситуация усугубилась сообщением Геббельса о том, что он присутствовать не сможет, так как по дороге в Берхтесгаден у него начались почечные колики и он лежит совершенно больной в своем спецвагоне. По сей день я не знаю, правда ли это, или он предчувствовал неприятности.

То заседание ознаменовало конец нашего союза. Заукель подверг сомнению наше требование еще двух миллионов ста тысяч рабочих для всей промышленности и настаивал на том, что предоставил все необходимые трудовые ресурсы, а когда я обвинил его в неточности информации, он пришел в ярость[154].

Мы с Мильхом ожидали, что Геринг потребует от Заукеля объяснений и заставит его изменить тактику набора рабочей силы, но, к нашему ужасу, Геринг обрушился на Мильха – и тем самым, косвенно, на меня – с обвинениями: мол, Мильх создает слишком много трудностей, а наш товарищ по партии Заукель, делая все возможное и невозможное, достиг потрясающих успехов… Мы должны быть благодарны Заукелю, а Мильх просто не замечает его достижений.

Все это выглядело так, будто Геринг поставил на проигрыватель не ту пластинку. В последовавшем длительном споре каждый из присутствующих министров выдвинул чисто теоретические объяснения разницы между реальными и официальными цифрами. Гиммлер с потрясающим спокойствием заметил, что, возможно, недостающие сотни тысяч просто умерли.

Заседание закончилось полным нашим провалом. Вопрос об исчезнувших рабочих не прояснился, а наше великое наступление на Бормана захлебнулось.

После заседания Геринг отвел меня в сторону: «Я знаю, что вам нравится тесно сотрудничать с моим статс-секретарем Мильхом. Из самых дружеских побуждений я хотел бы предостеречь вас. Он ненадежен. Как только затрагиваются его личные интересы, он может предать своих лучших друзей».

Я немедленно передал эти слова Мильху. Он рассмеялся: «Несколько дней назад Геринг сказал мне то же самое про тебя». Эта попытка Геринга посеять недоверие между союзниками прямо противоречила нашим договоренностям. Печально, но в нашем зараженном подозрениями окружении в любой дружбе видели угрозу.

Через несколько дней Мильх заметил, что Геринг переметнулся к противникам, так как у гестапо имеются доказательства его наркомании, а незадолго до того он предлагал мне присмотреться к зрачкам Геринга. На Нюрнбергском процессе мой адвокат доктор Флекснер рассказал мне, что Геринг был наркоманом еще до 1933 года. Флекснер выступал адвокатом Геринга, когда того привлекли к суду за незаконную инъекцию морфия[155]. Наша попытка привлечь Геринга к борьбе с Борманом, вероятно, была обречена на провал с самого начала и по финансовым причинам. Как вскрылось позже на Нюрнбергском процессе, Борман сделал Герингу подарок в шесть миллионов марок из Фонда Адольфа Гитлера.

После развала нашего альянса Геринг словно пробудился, но, к моему удивлению, направил свою энергию против меня. Вопреки собственной привычке, через несколько недель он попросил меня пригласить руководителей сталелитейной промышленности на совещание в Оберзальцберг. Совещание состоялось за чертежными столами в моей студии и сохранилось в памяти лишь благодаря поведению Геринга. Он явился в приподнятом настроении с заметно суженными зрачками и выступил перед изумленными промышленниками с лекцией о производстве стали, щеголяя познаниями в металлургии вообще и домнах в частности. Затем последовали банальности: мы должны производить больше, мы не должны пренебрегать техническими новшествами, промышленность погрязла в традициях, необходимо учиться прыгать выше головы и так далее и тому подобное. К концу двухчасовых напыщенных излияний речь Геринга замедлилась, лицо приобрело отсутствующее выражение. Вдруг он уронил голову на стол и спокойно заснул. Мы благоразумно решили не беспокоить облаченного в роскошный мундир рейхсмаршала и обсуждали наши проблемы до тех пор, пока он не проснулся и немногословно объявил совещание оконченным.

На следующий день Геринг созвал совещание по проблемам радиолокации, которое прошло, как и предыдущее. Он был в прекрасном настроении, величественно потчевал специалистов пространными объяснениями по вопросам, в которых совершенно не разбирался, но в конце концов разразился потоком директив и предписаний. После чего он покинул совещание в высшей степени довольный собой, а мне пришлось ломать голову, как скомпенсировать нанесенный им ущерб, не аннулируя его распоряжений. Тем не менее последствия этого инцидента могли быть столь серьезны, что я был вынужден информировать о нем Гитлера. Тот при первом же удобном случае – 13 мая 1943 года – вызвал промышленников в Ставку и попытался восстановить подорванный авторитет правительства[156].

Через несколько месяцев после краха наших планов я случайно встретился в Ставке с Гиммлером, и тот недвусмысленно пригрозил мне: «Думаю, вы поступите весьма неблагоразумно, если снова попытаетесь пробудить в рейхсмаршале жажду деятельности».