Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001
Пасху и первомайские праздники был на родине, в Овсянке. Хорошо было. Наверное, куплю я там домишко, оборудую ею и стану там писать книгу о войне, надумывается трилогия — запасной полк, фронт, после фронта. Страшно и думать, какая работа, сколько сил и бумаги потребуется! Но всё уже вертится в голове и сердце, и мне уже не отвертеться от этой работы...
Пока делаю мелочи, некоторые «затеси» пойдут в «Новом мире», где-то в последних номерах, и ещё статья в журнале «Театр», тоже в конце года (это я тебе как «театралу» сообщаю).
Писал ли я тебе, что первый том собрания сочинений сдаётся в производство и, очевидно, нынче будет подписка; на выходе «Последний поклон», выйдет — пришлю. Витёк маленький растёт, хулиганит, радуется жизни. А я обнимаю и целую тебя. Твой Виктор Петрович
14 июля 1978 г.
(семье В.Потанина)
Дорогие Люся, Витя, Катенька, Анна Тимофеевна!
Сидим мы тоже в деревушке Сибле залиты по уши водою — четвёртый год у нас все лето льёт дождь, а нынче так и всю Европу залило. Я был в Крыму в доме творчества, хотел подсушиться, да куда там, лило, как и здесь, было холодно, спал под двумя одеялами.
Вот уже месяц мы в деревне. За месяц было семь более ли менее погожих дней, три дня даже с солнцем, и сейчас вот второй день живём без дождя, а в Москве и того нет, там шпарит бесперерывно. У нас зелени уже нет — трава, а под нею вода, и не трава, а травища. В лесу не продохнуть, хмарь безголосье, бурьян, до сих пор цветёт брусничник. Вот такое бедствие никому и не виделось, в огороде в земле сгнила картошка, ничего не растёт...
Я и сам эти дни ничего не мог делать, даже читать, а потом уж совсем в пессимизм ударился и давай себя за волосы вытаскивать из трясины душевною мрака, заставил себя потихоньку читать, трудиться, и... разошёлся, наверно заканчиваю драму, которую давно придумал, а всё не мог за неё засесть. Я всё думаю над трилогией о войне, она у меня уже обрисовалась, в обшем-то, и на будущий год, жив буду, приступлю к этой невероятно трудной работе хватит мне её, наверное, до конца дней моих. До этого хотелось бы расширить дорогу — написать об А. Н. Макарове, собрать в кучу «затеси», сдать в «Современник» книгу публицистики, подготовить второй том собрания сочинений, да и кино-театральные дела сбагрить. На «Ленфильме» идёт полным ходом подготовка к постановке фильма «Таёжная повесть» по главе из «Рыбы» «Сон о белых горах». На «Мосфильме» Булат Мансуров начинает подговку к двухсерийному телефильму по «Пастуху и пастушке» — этот сценарий и буду делать сам, это передоверять нельзя, такую секс-историю сочинят, что и вовсе от телевизора отставников и вековух не оторвать будет
Я и не написал вам сразу из-за мрачности духа, но теперь, когда «подладился», хочу поблагодарить вас и за память, и за доброту, и за заботу — рубаха мне по душе, и я сразу же напялил её на себя. Маня от духов в восторге, а Витенька с книжкой до того таскался, что и лишку оттуда выдрал.
Сегодня мы с ним ходили к речке, он бросал камни в одуревшую от воды речку, а я рвал цветы и нашёл ему три первых целых земляничины. Потом он попросил поймать ему бабочку, поймали, повредили, мальчик пожалел её и велел отпустить. Потом мы видели чайку, и малыш сказал: «тяйка», потом мы пропустили много «би-би», потом на лугу мы видели лошадку, которая делала «ам-ам». и домой в гору малыш шлёпал сам и пытался рассказать о таких огромных впечатлениях, об открывающихся в мире чудесах. Если даже и таким мир сохранится, в нём ещё достаточно удивления и уважения, но едва ли...
Вчера я сидел на рыбалке на реке Кубене, и до слуха моего донёсся непривычный приятный звук с полей из-за реки, и много прошло времени, прежде чем я узнал пастуший рожок. Сделал отец — инвалид войны, пастух и дал сыну, а тот уже и пропел далёкую, как сказка, песню рожком, порадовал заброшенную людьми землю, пустые деревушки, захлёстнутые бурьяном. Слушал я рожок, и по воде плыли, кружась, белые пятна и что-то похожее на размытый творог — это с полей дождевыми потоками сносило удобрения. Четвёртый год льёт, четвёртый год ни грамма урожая, но под «мудрым» руководством олухи царя небесного, которым наплевать на землю, реки, даже на себя, тупо валят и валят химию на родные поля, а тем временем в Кремле думают, где бы ещё купить или урвать хлеба, картошек или хоть сена клок.
Мы с Марьей Семёновной едем в Улан-Удэ на Неделю литературы, надо встряхнуться. 19-го выбираемся отсюда, 22-го уже будем в Москве. Ты не едешь ли, Витя? Охота уж и повидаться, часто с М. С. мы вспоминаем нашу поездку зимнюю и вас, таких родных нам людей. Хорошо, что вы есть и о вас иногда можно вспоминать и думать.
Будьте здоровы, добры, и пусть солнце светит над вами самое доброе. Ваш Виктор Петрович.
1978 г.
(Адресат не установлен)
Дорогие товарищи!
Спасибо вам за письмо и анкету, присланную в связи с приближающимся юбилеем Льва Николаевича Толстого. Но вопросы анкеты заранее обрекают отвечающего на разговор «умственный», сухой и казённый, а для меня имя Толстого свято в прямом значении этого слова, и любая фамильярность или казённость по отношению к нему меня коробят.
Кроме того, я думаю, много желающих найдётся и без меня ответить на ваши вопросы, поэтому напишу вам чуть-чуть «от себя», а Вы уж как сочтёте возможным, так и поступите с этой писаниной, исполненной не по форме.
Первым в жизни художественным произведением, узнанным мной, был рассказ Льва Николаевича «Кавказский пленник». Его прочитал нам, ещё не умеющим читать деревенским детям, только что прибывший в деревню, учитель. С тех пор рассказ о Жилине и Костылине, а также рассказ Горького «Дед Архип и Лёнька», услышанный следом за «Кавказским пленником», я не перечитывал, и мне удалось сохранить чувство великого чуда в сердце, которое сотворил наш молодой и славный учитель на наших глазах, ибо лишь позднее я пойму, что чудо это раньше него сотворил писатель — Толстой.
Много-много лет спустя, вместе с тульским писателем Александром Гавриком я поехал в Ясную Поляну и был потрясён равнодушием и праздностью толпы, жидкими потоками плавающей по аллеям, дорогам и тропинкам усадьбы. Люди чего-то жевали, фотографировались на память, хохотали, припоминая какие-то сплетни о Толстом, а главным образом, о жене его и детях. Какая-то простодушная пожилая женщина сказала, стоя возле могилы Толстого: «Господи! Господи! Такой, говорят, большой был человек, а могила сиротская, без креста. Денег, что ли, жалко?» Какой-то седовласый гражданин в рубахе-распашонке с лицом закалённого кухонного бойца кричал в кафе усадьбы: «Почему это водка есть, а коньяку нету? Я хочу благородного человека помянуть благородным напитком!..» Рядом сидела его внучка или дочка отроческого возраста, потупив глаза, с лицом потерянным и несчастным. Саша Гаврик, не выдержав, сказав «бойцу»: «Гражданин, опомнитесь! Вы где находитесь-то?»
