Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Совершенно в других, неизмеримо худших условиях находились сестры в нашем подвижном лазарете. Местом их работы было открытое поле и обозные повозки, не защищенные от стужи и частых во время похода холодных дождей, только обутые в высокие сапоги наши сестры могли ходить по вязкой и глубокой грязи Кубанских степей. Количество сестер было явно недостаточным. Жилищем сестер были повозки – днем и станичные хаты (но и то не всегда) ночью. Наряду с ранеными наши сестры терпели личную жуткую антисанитарию, и огромная вшивость, мучившая наших раненых, мучила и сестер, у которых не было ни места, ни времени с ними бороться. Сестрам приходилось ежедневно, за отсутствием санитаров-носильщиков, самим нагружать на подводы и выгружать с них раненых, что было непосильной для них работой. За отсутствием санитаров сестрам вместе с врачами нужно было выезжать в санитарных повозках (т. н. летучках) к цепям для вывоза раненых, находясь при этом под артиллерийским и ружейным огнем, в меньшей степени, но такая же опасность была и в обозе лазарета, когда армия, находясь в окружении врага, подвергалась со всех сторон обстрелу.
Приведем два примера из жизни нашего подвижного лазарета.
«Я лежал в повозке с сотником М., тяжело раненным в позвонок. В бою под Ново-Дмитриевской, когда началась переправа через речку, наш возчик сбился с брода, повозка нырнула, и мы очутились под водой. Наше счастье, что перед переправой наша сестра милосердия Катя покрыла нас с головой большим рядном. Но все-таки, хотя воды мы не хлебнули, но промокли до нитки. Правда, это был только миг, лошади рванули и вынесли повозку на берег. Переправившийся обоз стал в поле, ожидая очищения станицы от красных. Было морозно, и покрывающее нас рядно замерзло, образовав твердую крышу, под которой стало теплее, но снизу шинель примерзла, и повернуться было невозможно. Мой сосед тихо стонал, а я впал в забытье. Очнулся, когда кто-то поднял меня и внес в дом. Это сделал наш возница, который, как только было разрешено обозу въезжать в станицу, быстро выскочил со своей повозкой вперед, остановился у первого большого дома, топором разрубил замерзшее над нами рядно и внес нас обоих в дом, спасши этим нас от смерти. Я даже не смог его поблагодарить, так как он сразу же уехал».
«Как-то во время привала я забрался в самую гущу стонущего и хрипящего обоза и услышал, что кто-то окликнул меня. Это был мой старый знакомый Сергей Ш-в, у которого была раздроблена кость выше колена. На телеге вместе с ним было еще двое. «Дай пить». К счастью, со мной была фляга с мутной водой. Раненый с жадностью поднес флягу к пересохшим губам. «Убери этого… воняет». Он указал глазами на лежащего рядом мертвеца. При помощи возчика мы осторожно стянули с подводы труп, положили его около дороги на сухую прошлогоднюю травку и вернулись к подводе. «Есть хочешь?» – «Нет… вши заедают… а этот тоже…» Сергей указал головой на другого, еще живого спутника. Это был мальчик лет пятнадцати. Он был без сознания и быстро шевелил губами. Глаза его были закрыты».
Командующий армией оценил исключительно тяжелую работу сестер подвижного лазарета, и наряду со строевыми частями персонал лазарета был награжден знаком «Тернового Венца» 1-й степени, на георгиевской ленте «За понесенные безмерные труды и лишения» в 1-м Кубанском походе.
Первопоходник
Мы не забудем вас[144]
Как ни тяжела была по своим переживаниям Великая война, но Гражданская во много раз превосходила ее как по количеству потерь, так и по озлобленной жестокости, которую проявляли борющиеся. Общепринятых международных норм, смягчающих войну, не существовало.
Выкованная, как реакция на несправедливость и беспричинное зло, Гражданская война была движима духом непримиримости. Одна принадлежность к «белым», или, как называли большевики, «кадетам», была достаточна для смертного приговора или длительных мучений; не оставались в долгу и белые… Долгое время пленных не брали, а уходя с мест ночлегов, не могли оставлять раненых, так как они были бы замучены, и неделями возили их за собой в распутицу, на тряских подводах, взятых у населения… Тяжело вспоминать теперь все то накопление страданий и зла всякого рода, которое приходилось переживать тогда… да не о том речь…
Сегодня, в годовщину нашего первого похода, я чувствую сердечную потребность посвятить эти несколько строк тем, кто в эти дни, исполненные воинской доблести и сурового тяжелого долга, сменявшихся озлоблением и жгучею местью, в дни безысходного страдания, под леденящим касанием смерти, нашли в себе чистые источники любви и Христова милосердия. Вам, наши незабвенные сестры, посвящаю я эти строки. Я не знаю, где вы теперь, не знаю ваших имен, но я хорошо помню вас и никогда не забуду! Как живые, проходите вы перед моим мысленным взором…
Вот пробегает цепь, и тут же, шагах в 50 за ней, пробегает сестра; на ней сумка с кое-каким подручным перевязочным материалом.
Кто она, эта молоденькая девушка, вчерашняя гимназистка? Она, видимо, волнуется, приподымается на колени и всматривается в лежащих впереди, затем опять ложится. Огонь усиливается, но мы еще не стреляем. Цепь двигается дальше, но один из казаков остается лежать. Сестра подбегает к нему. Вечером опять вижу ее: она проходит в нескольких шагах от нас и старается догнать уходящую цепь; на ногах у нее налипли тяжелые комья грязи. Мы все голодные, усталые и злые, а она все так же сияет любовью и радостью. Сегодня она перевязала очень многих, и чем больше труда выпало на ее долю, тем она счастливее…
Ночь… Медленно двигается колонна по топкой грязи; мы пересекаем плавни, чтобы выйти на станицу Елизаветинскую и там перейти на правый берег Кубани. Весь день бой, а вместо отдыха за ночь придется пройти верст 20–25. На сестерской подводе лежит раненый с перевязанной головой. Он тяжело стонет. С боков примостились сестры. Какая-то задержка впереди останавливает движение; стоим в грязи выше щиколотки, ждем. Вдруг в стороне раздается несколько выстрелов, резкий крик, и затем издали доносятся стоны: должно быть, нарвался дозор на каких-либо большевиков. Никто не реагирует… Устали… не все ли равно, сами разберутся… Но сестры встревожились:
– Там кого-то ранили, вы слышали крик?
– Может быть, и ранили, но теперь все тихо, тревожиться не о чем, там есть охранение.
– Да дело не в том, как вы не понимаете;
