Хьюи Ньютон - Революционное самоубийство

Два помощника шерифа сели на передние сиденья. Пока один из них начал заводить машину, другой сказал: «Погоди немного, мне нужно достать пистолет из багажника». Я повернулся назад и понаблюдал, как полицейский обогнул машину и приладил к ремню что-то похожее на короткоствольный револьвер тридцать восьмого калибра. Да уж, мы были поистине на равных — он с пистолетом, а я в цепях.

Я не ездил на машине двадцать два месяца. У меня возникло какое-то странное ощущение, когда мы гнали по шоссе со скоростью восемьдесят миль в час. Мы проехали мимо большого дорожного знака «Дорога на Хьюи», который указывал поворот направо. Я видел этот знак из окон автобуса, когда мы только направлялись в колонию для уголовных преступников. Помню, как сказал тогда своим спутникам: «Последний раз, когда они видели Хьюи, он мчался на большой скорости по дороге на Хьюи». На этот раз я не стал представлять себя, уносящегося прочь от этой маленькой грязной дороги.

Помощники шерифа обсуждали между собой заявление президента Никсона насчет Чарльза Мэнсона,[53] сделанное накануне.[54] Они считали, что это было очень глупо — выступать с таким заявлением. Я был согласен с ними. Я не удивился, узнав, что он сказал нечто такое, что нарушили этику и принципы профессии юриста. Такому человеку, как Никсон, не следует отступать от написанных спичрайтерами текстов, потому что каждый раз, когда он так делает, он садится в лужу. После этого нельзя было исключить, что Мэнсон должен будет предстать перед новым судом.

Помощники шерифа поинтересовались, что я думаю насчет суммы своего залога. Я сказал, что понятия не имею. Они прикинули и решили, что где-то между 100.000 и 200.000 $, а потому пустились в дальнейшие рассуждения о размере залога и стали гадать, выберусь я или нет. Я заверил их, что выйду на свободу сразу же, даже если сумма залога достигнет миллиона долларов, так как люди не потерпят, если меня оставят в тюрьме. Они согласились с тем, что, возможно, меня освободят. Если будешь вести себя с ними по-другому, они тут же воспримут это как проявление слабости, поскольку ощущают врожденное превосходство над тобой. Когда они остановились около небольшой дешевой кафешки в Кинг Сити, чтобы купить там кофе и пончиков, они спросили, хочу ли я чего-нибудь. Я сказал, что нет. Потом они спросили, где был Х Рэп Браун. Я опять сказал, что не знаю. Не могу понять, почему они спрашивали об этом, потому что я бы им, разумеется, ничего не сказал, даже если бы эта информация была мне известна.

Подъезжая к Салинас, мы миновали одну из тюрем штата — Соледад. Жуткой и мрачной выглядела она ранним утром. Неясные очертания серых стен, молчаливых и зловещих, терялись в смутном свете. Я вспомнил обо всех своих чернокожих братьях, сидевших там, вспомнил Джорджа Джексона. Странное и тревожное чувство охватило меня при мысли о том, что я так близко нахожусь от них, а они не имеют ни малейшего об этом представления. Но, может быть, они не спали в этот час. Помощники шерифа выразили радость по поводу того, что они не работают в Соледаде. Агрессивные заключенные, постоянные неприятности, беспорядки, знаете ли. Они разговаривали о разных тюрьмах в штате и спросили меня о колонии для уголовных преступников. Я описал им план тюрьмы и ее материальное обеспечение. Возможно, оно было лучше, чем в любой другой тюрьме штата, за исключением тюрьмы Шино. В Шино с этим обстояло вообще отлично — там был бассейн и площадка для гольфа, к тому же заключенным разрешалось носить собственную одежду. И охрана была не такой строгой. Колония, в которой сидел я, существует всего лишь десять лет, поэтому она чище, чем остальные. Но все тюрьмы похожи одна на другую: заключенный вынужден жить в пространстве десять на семь с половиной футов, с туалетом, раковиной, столом и стулом, койкой и цементным полом. И так везде. Помощники шерифа признали, что проблемы тюрем, похоже, неразрешимы. Кажется, они думали, что разрешение свиданий с женами может помочь, как, например, это сработало в Мексике, несмотря на плохие материальные условия. Я просветил их насчет гомосексуализма в колонии. Если 80 % заключенных — гомосексуалисты, то свидания с женами тут вряд помогут.

Какое-то время помощники шерифа продолжали говорить про Мексику, как там хорошо летом, какие там красивые парки и здания, особенно в Мехико. Но потом один из них сказал, что стоит ему поехать в любую латиноамериканскую страну, даже в Мексику, как он начинает бояться, что власть в этой стране захватит какой-нибудь новоявленный Кастро и похитит всех находящихся там американцев, не выпустит их обратно в Штаты. Я успокоил «паникера», заверив его в том, что даже если кто-нибудь вроде Кастро придет к власти, то он, скорее, отправит полицейских назад самым быстрым самолетом. Именно так было сделано на Кубе: самолеты, увозившие контрреволюционеров с острова, летали часто. Политика Фиделя была четкой — любой, кто хотел, покидал территорию Кубы немедленно. Позволили уехать даже кубинским националистам — представителям местной буржуазии. Большинство из них теперь живут в Майами. На самом деле, эмигрантов с Кубы там так много, что Майами прозвали маленькой Гаваной. Копы — обычно люди мало информированные и политически наивны, но что касается социализма, тут они особенно не сведущи.

Было полшестого утра, начинало светать, когда мы проезжали через Джилрой, что в тридцати трех милях от Сан-Хосе. Весь обратный путь в Окленд я не мог оторвать глаз от проносившегося за окнами машины пейзажа. Но мои впечатления были расплывчаты, отчасти из-за быстрой езды, но больше потому, что это было выше моих сил — переживать такое. Я вновь почувствовал, что подвергаюсь мощной атаке разнообразных внешних раздражителей. В большинстве своем люди воспринимает их как должное, но после двух лет в ограниченном и монотонном пространстве невозможно усваивать все, что видишь. Мы проезжали мимо домов, полей, сельских работников, животных, и все, что попадало в поле моего зрения, начинало тускнеть в памяти. Горы, видневшиеся на горизонте, небо, движения жизни — я хотел впитать это все, но не мог удержать, и это тревожило меня.

Вскоре после Джилроя мы заехали на заправку, чтобы наполнить бак. Водитель спросил, не хотелось ли мне пройти в уборную. Я ответил отрицательно, и он легким шагом направился к заправке, тогда как второй полицейский остался со мной в машине. Служащий на заправке оказался молодым пареньком, который, видно, не очень хорошо знал, что надо делать с машинами именно на заправке. Он включил подачу бензина, а потом открыл переднюю дверь, сказав, что у нас были включены фары. Когда он нажал на кнопку, чтобы их выключить, полицейский сильно напрягся, но парнишка ничего не заметил. Вдобавок он пошел проверять воду и масло. Когда парень открыл капот, вернулся второй полицейский, который ходил в уборную, и спросил у напарника, что это такое, указывая на парня под открытым капотом. Когда полицейский сказал пацану, что это была сирена, тот отчаянно покраснел, быстро захлопнул капот и пошел выключать подачу бензина. Потом он украдкой заглянул в машину, увидел мои цепи и еще больше заволновался. Когда мы покидали заправку, я смотрел на парня в заднее окошко машины: он застыл в удивлении.