Порыв ветра, или Звезда над Антибой - Борис Михайлович Носик
Полицейский врач доктор Максим Рустан констатировал факт смерти и выдал разрешение на захоронение тела. Супруга несчастного была извещена о прискорбном событии. Мы приносим ей глубокое соболезнование».
Заметка эта на четвертой полосе провинциальной газеты не прошла незамеченной. Кто-то, вероятно, звонил в редакцию, выражал недовольство. Может, кто-то из Парижа или кто-нибудь «сверху». Может, из кругов Сюзанны Тезена. Так или иначе, журналиста вызвали на ковер, а через неделю (25 марта) на полосе «литературы и искусства» той же газеты появилась статья о Никола де Стале, где его называли «надеждой современной живописи». Помещена была и знаменитая фотография, где де Сталь стоит рядом с Жоржем Браком, Марселиной Брак и Тедом Шемпом возле мастерской Брака в Варанжвиле. Нетрудно предположить, что недовольство парижан вызвало не журналистское неведенье живописной иерархии, а само щекотливое сообщение об «акте отчаянья» и о найденных письмах. Ведь и двадцать лет спустя биографы еще позволяли себе гадать, не вышел ли де Сталь по рассеянности (с перепою, от бессонницы, от веронала или еще от чего) в окно, вместо двери. Вероятно, такой была официально – семейная версия (ее развивает, к примеру, Валентина Ходасевич в «Русском альманахе»). Не принято (или не позволено было) писать о психическом нездоровье де Сталя, о странностях его характера. Журналист Лоран Грельсамер сравнительно недавно нарушил этот запрет и даже упомянул, хоть и мельком, о некой «циклотимии».
Точный диагноз нам неизвестен, но наличие нездоровья было очевидно не только для друзей Никола, но и для его роковой «модели». Понятно, что в семейных мемуарах писать о болезни было неположено. Да и кто допустит грубую психиатрию в цветущие угодья искусствоведенья?
А ведь надо было спасать Колю… Только вот легко ли спасти? Надо еще захотеть, чтоб спасали…
21 марта 1955 года Никола де Сталь был похоронен на кладбище Монруж. Гроб его упокоился рядом с гробом милой его подруги Жанин Гийу. Кроме жены покойного Франсуазы, младшей сестры Ольги, четырех его детей и пасынка Антека на похоронах были Андрей Ланской, Пьер Лекюир, Жак Дюбур с супругой…
26 марта в русском соборе Александра Невского, что на рю Дарю в Париже, была отслужена панихида по рабу Божьему Сталю фон Гольштейну Николаю Владимировичу. Кроме родственников, на панихиде были художники Андрей Ланской и Сергей Шаршун, а также друзья и художественные критики – Сюзанна Тезена, Роже ван Гендерталь, Ги Дюмюр…
У Людмилы Улицкой есть маленький рассказ про то, как девочка, которую мучили в детстве, но у которой все как будто наладилось в юности, вдруг выбросилась из окна. Ошеломленные этой бедой друзья и родные собираются вместе, судят и рядят, растравляя себе душу угрызеньями совести. Вот если б не так а этак, если бы я, если бы мы…
Очень русская история.
После гибели Никола де Сталя совсем мало было печальных сборищ, стенаний и разговоров. Рыдала многодетная вдова, может, плакала в Юкле мама Шарлотта… Искусствоведы прикидывали, какой рубеж должен был бы взять де Сталь, в какую теперь пойти сторону. Но никто из серьезных людей, конечно, не допускал, что такое можно учинить над собой на зло поселянке Жанне или ее бедному мужу.
Престижный критик Андре Шастель написал: «Такие, как Сталь не убивают себя ни по причине безмерной любви, ни из безмерного каприза, ни из-за сомнений в своем искусстве. Слишком часто он говорил об этих вещах, чтоб и в письмах его не появились все эти бесчисленные предупреждения: «Кончаешь всегда чувствительностью близкой к безумию, наткнувшись на тайные преграды, которые всегда сам выбираешь там, где поражение неизбежно».
Напряжение ясности и нетерпение могут грозить смертью; слишком хорошо знакомые художнику, к концу 1954 года они приводят к нестерпимой тяжести выживания, разверзая перед ним пропасть, которой человек такого склада избежать не может».
К разговору о том, можно ли было спасти Колю, мы не раз возвращались с моим другом Пьером, оказавшись во время прогулки близ роковой улочки Ревели. В последний раз говорили осенью. Шли по набережной, а потом, не сговариваясь, свернули вдруг на улочку Ревели.
В голове моей звучала привычная мелодия… Бубнил что-то похожее:
Я все равно паду на той,На той проклятой, на гражданской,И санитары в белых тряпках…– А где комиссары? – ревниво спросил Пьер.
Несмотря на то, что его когда-то исключили из партии, он очень чувствителен был к памяти комиссаров. Как, впрочем, и мой любимый поэт.
А что им тут делать, комиссарам? Они свое дело сделали. Вот санитары, другое дело… Халаты на них, конечно, рваненькие, в крови. Так ведь бедность…
