В борьбе с большевизмом - Павел Рафаилович Бермондт-Авалов
«Касательно русских войск:
Нижние чины русских войск должны получать в день 1 марку, офицеры на одну марку больше, чем военнопленные офицеры. Запросить русские войска, согласны ли они производить сельскохозяйственные работы. Предложения направлять Военному Министру, который при посредничестве Правительства организует отправку войск. На места, где работает достаточное количество немцев, русских солдат не брать.
верно:
Генерального Штаба, Полковник Григоров».
От чинов же армии я в ответ на эти выпады, начал получать груды писем, горячих возражений и успокаивающих заверений. Как образец привожу одно из этих писем:
«8 февраля 1919 г.
8 февраля 1920 г.
Лаг. Зальцведель Лаг. Альтен-Грабовъ
Курляндия под русским флагом.
Конвой и Зальцведельская Пулеметная Команда, вдали от своего Шефа, мыслями и сердцем верны всегда Ему, как и год тому назад. Самое большое желание – видеть Вас, Ваше Сиятельство.
Никакие невзгоды и заманчивые обещания всяких проходимцев не изменят никогда наших взглядов и честного слова, которым мы связаны с Вами.
Верный Вам Ваш Конвой и Зальцведельская Пулеметная Команда».
Я один понимал цену этим письмам. Напрягал волю, презрительно отмалчивался на все выпады и только раз, после появления статей таких «деятелей», как герцог Лейхтенбергский (Архив русской революции VIII) и генерала Краснова, я попытался одним открытым письмом в «Deutsche Zeitung» сразу ответить всем, коротко и с достаточной ясностью. Беру выдержку (в русском тексте) из этой отповеди.
В дни «Капповского путча» в газетах появились заметки, в которых указывалось на мое участие в нем. В одной из них говорилось определенно, что накануне путча было заседание под председательством г. Каппа, при участии князя Волконского, князя Кропоткина, А. Гучкова и моем. Между тем я по прибыли в Германию, по требованию Антанты должен был оставить Берлин и мирно проживал в то время в Ширке (Harz).
Узнав обо всем этом, я попросил местную полицию выдать мне удостовереше[64] о том, что я в течение трех месяцев из Ширке не отлучался.
Настоящую заметку прошу поместить как опровержение, которое тогда было помещено. С князем Волконским я не знаком, князя Кропоткина не видел около 4 месяцев, с г. Гучковым же ничего общего не имею; что же касается высокоуважаемого г. Каппа – его к сожалению никогда не видал и не был знаком. Вмешиваться во внутреннюю жизнь Германии я не считал и не считаю себя вправе. Безработным корреспондентам, если они видят заработок в том, чтобы трепать мое имя на разных страницах, – я предлагаю обратиться к моему денщику и он выплатит им суммы, определяющие их газетный заработок, за эти заметки. Таким образом общество будет избавлено от заблуждения, в которые его вводили гг. корреспонденты.
В дальнейшем все мои ответные статьи редакторами подобных газет и журналов безмолвно принимались, но в угоду социалистам, задерживались под разными предлогами, а затем само собой не печатались по причинам «истечения живейшего интереса к полемике». Примирившись с этим иезуитским приемом редакции, я больше не посылал туда моих возражений и приступил к подготовке моей книги, собирая необходимый материал и систематизируя его в должном порядке. Это представлялось мне единственным путем и единственной возможностью рассказать всю правду о моей армии, о ее трагической неудаче, созданной лицемерными «союзниками», губившими Россию сознательно ради своих интересов, и кроме того, на страницах ее я мог ответить ясно и с соответствующей полнотой если не на все нападки, то по крайней мере на ряд более злых, намеренно подтасованных, марающих незаслуженно мою честь офицера и сына великой России, для которой у меня есть одна формула любви: «За Веру, Царя и Отечество».
В томе VIII Архива русской революции помещена статья герцога Георгия Лейхтенбергского, в которой герцог пытался дать исчерпывающие пояснения политической конъюнктуре киевского периода борьбы с большевиками. Неудачно объяснены им и мероприятия части русской интеллигенции, названной герцогом в одном случае – мягкотелой, в другом (что следует целиком из его статьи) – ориентирующейся на разные неопределенные политические догматы.
Трудно говорить о статье, в которой отсутствует объединяющий смысл и которая представляет собой не больше как неуверенное изложение точки зрения на свою и чужую деятельность в указанный период. В одном месте статьи герцог легко порицает – в другом так же легко и беззаботно оправдывает тех, кого порицал. Я, разумеется, не счел бы своей обязанностью касаться этих писаний, если бы в них не было непосредственно задето мое имя и нелепо брошена тень подозрений на его же сотрудников тогда – немцев, покровительством которых он всемерно пользуется теперь. Пользовался, конечно, и раньше в дни трагических переживаний в Киеве.
Начну с того, что герцогом неосторожно перепутаны все факты, а отсюда и грубейшие ошибки в его заключениях. Я познакомился с ним не в штабе формируемой им Южной армии, которого, кстати сказать, долго еще не существовало, а у него на квартире, где совместно с полковником Вилямовским и ротмистром Тимофеевым мы имели совещание, как равные организаторы того дела, которое названо стыдливым герцогом авантюрой.
Мной было уже указано на шаткий тон статьи герцога; это полбеды – главное же заключается в том, что он претендует при этом на внимание к его «точкам зрения», между тем как он сам признается:
«Я не политик, никогда ни к какой политической партии не принадлежал, на фронте не был и ничем не командовал. Поэтому ни в политических, ни в военных сферах никакого авторитета иметь не могу».
Самопризнание это крайне важно. Из него явствует, что всякая деятельность герцога, какими бы она столбами ни подпиралась, плодотворной быть не могла. «Raison d’etre» всяких начинаний должен быть неуступчиво твердым, если проповедник творческой идеи имеет свой запас мыслей. У герцога были лишь отрывки мыслей и притом несерьезного политического характера.
Есть и еще признание у герцога:
«Задумываясь подчас над начатым делом, я тогда сам сознавал, что все дело Южной Армии пока что авантюра».
Главенствуя в деле организации армии, герцог явно совершал преступление, идя наперекор своим убеждениям и став во главе дела, которое он сам называет авантюрой.
Герцог легко бросается словом «авантюрист» не только по своему адресу, но по адресу и других. Занятие веселое, но вряд ли свидетельствует о большой серьезности человека, пытавшегося сесть в государственный корабль – рулевым. Выходит, герцог, считая себя заведомым авантюристом, отправлял офицеров и солдат в раскаленную атмосферу гражданской войны, в то время как сам, по его признанию, «спал спокойно», укрывшись за своего друга Молоствова. Герцогу, вероятно, небезызвестно, что мне спать не приходилось: приставляемый в этот период не раз к стенке, я, конечно, сладко глаз не смыкал, а позже, находясь в тюрьме, разумеется, не мечтал об Италии
