Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева
А в центре все кавказцы, носатые да усатые, их говор, словно клекот орлиный, стоит в воздухе. Вайчешвили подвел меня к столу писать документы, а сам отошел в сторону. Секретарь обращается ко мне по-грузински.
– Генерал не говорит по-нашему, – кричит Вайчешвили через весь зал, – но он превосходный человек!
Нацепили мне свои цвета, выдали удостоверение, и вот мы уже второй месяц тянемся от Киева. Но с нами, оказывается, едет целая группа русских офицеров, которые пробиваются, куда Бог приведет, под грузинским флагом. Даже оружие везем с собою. И не отдаем немцам!
– И я своего оружия не выдал! – Стежка выдвигает ящик в столе, где лежит его шашка с темляком и револьвер с алым шнуром.
– А когда привели коней, то мы все время скрывали их между нами от большевиков, а от немцев в меннонитской колонии[144], где у меня приятель. Красотка и теперь там. А Кокетку зашибли при выгрузке, так у нее сделался накостник на путовом суставе, пришлось продать за 900 рублей – вот деньги, извольте получить. А что генерал Постовский?
– Да уж ему больше не придется садиться на своего коня. Наверное, Красотка так и останется у вас.
– Ну как прикажете! Воля ваша…
– Не перевелись еще Шибановы на Святой Руси, – говорили мы на обратном пути. – Найдутся и Минины, будут и Пожарские…
Сокольский
Порося, порося, превратись в карася…
Старый анекдот…Наконец-то доползли до Екатеринослава…
Мы прибыли туда рано утром, и я тотчас же побежал на вокзал, чтоб справиться по телефону о Сокольском. Ведь Екатеринослав – это Итака моего хитроумного Улисса![145]
В справочнике есть три-четыре Сокольских, но нет ни Володи, ни Ильи. Беру на удачу первого попавшегося.
– Сокольский?
– Нет дома, с вами говорит его жена.
– Скажите, где я найду Владимира Сокольского?
– Ах, это брат моего мужа! А вы откуда? Уж не вы ли его командир? Ах, как он будет рад… Но я сама к вам приеду!
Через несколько минут буквально попадаю в объятия молоденькой элегантной дамы с заметно семитическими чертами миловидного лица.
– Ах, как я рада, как я рада, – повторяет она, слегка грассируя и не без труда выбирая подходящие выражения. – Ведь он все время волновался за вас. – «Мой командир такой храбрый, – говорил он, – не уступит им ни на шаг, так они его расстреляют…» У них нет телефона, он живет с матерью и сестрой и будет дома только к 12 часам… Вот его адрес!
– Володя сейчас придет! Ах, как он обрадуется, – повторяет его старушка-мать, усаживая меня в скромной гостиной. – А я сейчас принесу вам кофе.
Вот и Володя! Такой же, как всегда, только в штатском.
– Ну как же я беспокоился о вас! Я ведь знал, что вы с большевиками не поладите, я думал, что они вас погубят при занятии Киева. А вы не записались в украинские войска?
– Нет, нет. Ни с украинцами, ни с немцами мне не по дороге. Я попробую пробраться к себе в Красную Поляну, где нет еще ни тех, ни других.
– Но что же делать? Ведь с немцами все-таки можно жить… Все таки стало немного спокойнее. Об России уже нечего вспоминать… Были бы мы живы, да могли бы работать. А вот и кофе! Вы не по пробуете мацы?
Когда мать вышла, Володя подошел ко мне на цыпочках и прошептал на ухо:
– Только, пожалуйста, не говорите, что я перешел в православие! И при Иоффе тоже – ведь он такой ортодоксальной семьи…
Это уже 13-е превращение Сокольского, на этот раз, думаю, уже последнее. Говоря на официальном языке, он вернулся «в первобытное состояние».
В Екатеринославе мы простояли еще несколько дней. Гуляя по улицам, наткнулись на двух немецких солдат, которые покосились на газыри моей черкески.
– Патроны?
Я показал им пустые гильзы.
– Sind Sie jüdisch?[146] – обращается ко мне один из них, по глазам и жестам несомненный семит.
Хевсуры считают меня своим по крови… Черкесы видят во мне убыха. А тут, на юге России…
– Фуй, какой вы интеллигентный, – говорит мне молоденькая еврейка, – совсем как наш еврей…
Я собираю все свои лингвистические познания, усвоенные от Эверлинга, почерпнутые из грамматики Кайзера и учебника Керкевиуса:
– Nich geringsten![147]
Оба, и семит, и его спутник, кровный немец, вступают со мной в разговор, выражая свое удивление неожиданному развалу России.
– Doch Bolschewismus ist eine Krankheit[148], – возражаю я. – По дождите немного, он обойдет всю Европу, и первое, где он начнет выдыхаться, это будет Россия!
Семит пытается возражать. Его товарищ пожимает плечами.
– Doch Lassen Sie ihn ihre Meinung haben![149] – говорит он. Обедая на вокзале, нам пришлось встретиться еще с группой немцев, которым, как и нам, видимо, было приятно посидеть за роскошным table d’hote’ом, где проворные официанты подавали одно за другим бесподобные блюда, как по мирному времени.
Три немца, очевидно, Einjahriger[150], по-нашему, вольноопределяющиеся, оживленно стучали ножами и вилками, выбирая все самое дорогое. Они уселись в центре стола, как раз напротив нас.
– Was sagt er? Ich kann nicht vestehen![151] – обратился ко мне один из них, указывая на официанта с салфеткой под мышкой, который положил перед ним счет. – Müssen wir bezahlen?[152]
Все трое поднялись: «Herr Leutnant, Herr Leutnant! Sagen Sie uns ob wir etwas bezahlen müssen?[153]» – затараторили они вдруг, обращаясь к дверям, но в комнате не было никакого лейтенанта, и все трое стали понемногу пятиться к выходу, пока совсем не исчезли из виду. Официант молча пожал плечами и пошел убирать тарелки.
Опять движемся скачками от станции до станции. «Nur immer Langsam voran!»[154] – как напевала Алисынька у Волконских. За эти полтора-два месяца мы многое повидали в дороге… На остановках отправлялись по соседним деревням покупать яйца, масло, молоко, творог, жареных кур и гусей, сало. Теперь около Мариуполя целых две недели питались роскошной осетриной… Дорогой молодежь повлюблялась, кое-кто поженился. Одна даже произвела на свет. Ссорились и мирились, вызывая на дуэль… Однажды явились немцы с обыском. Все попрятали оружие. Барыни, в порыве патриотизма, позапрятали наши револьверы и карабины туда, где раки зимуют… Чего только не было дорогой!
В Мариуполе присутствовали на заутрене. Служил чудный батюшка, с которым за короткие дни мы сошлись душа в душу и расстались со слезами. Накануне отъезда я пошел за бельем к доброй женщине, которая перемыла и перегладила все наше приданое.
Это был первый день праздника. В хате толпилось много портовых, все больше матросы с торговых судов.
– Вот, милости просим, – загалдела толпа. – Вовремя пожаловали. Вы, кавказцы, – веселые ребята, так уж выпьем заодно! Да може еще спляшем?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
