Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001
Было пятилетие со дня кончины Я. В. Смелякова, узким кругом ездили на Новодевичье. Шёл проливной дождь, а хотелось и Александру Трифоновичу [Твардовскому. — Сост.] поклониться, и к Василию Макаровичу [Шукшину, — Сост.] завернуть. Завернул, спрашиваю: «Ты чего ж, Макарыч, в такую сиротскую зиму здесь один лежишь? Зачем тебе это нужно?..» Молчит, смотрит с портрета печально, как бы говоря: «А что делать, земляк? И ты ляжешь. Между прочим, здесь нисколько не хуже, чем у вас, даже потише маленько, и все, воистину, равны»...
Отредактировав книгу, я тут же вернулся домой, никого не навестив, нигде не побывав ладом. Не осталось сил. И начал спать и есть. Сплю и ем. Вся работа! Мне особенно сон нужен. Еда ни к чему бы. Я совсем растолстел от сиденья по 10—12 часов за столом. Я ведь и старые главы «Поклона» все перекромсал. Новые идут в следующем году в первом номере «Нашего современника».
Книжку твою, славно и на старинный лад переплетённую, получил. Поблагодарить не выбрал времени. Делаю это сейчас. Спасибо! Одну книжку отдал главному редактору «Современника» — может, переиздадут? Но им нужно листов восемь-десять, что-то придётся добавлять из других материалов, если они, конечно, не забудут. Сейчас обещания ничего не стоят.
Мечтал посидеть дома. Почитать, отоспаться и укатить в Сиблу. Если буду здоров, так и сделаю. За зиму съезжу лишь на встречу к друзьям-фронтовикам и, может, быть в Киев, на совещание писателей, освобождавших украину, — это, наверное, будет интересно. А в остальное время отдыхать, отдыхать — усталость даже в костях гудит или поёт.
В декабре должны сдавать наш фильм. Название его так и осталось мне не к душе: «Сюда не залетали чайки» (хотя были и лучше: «Сретенье» — режиссёра, «Запах земляники» — моё). Телевиденье подбивает меня на две серии «Пастушки», уже утверждено в плане. Я сказал: «Пока не увижу режиссёра, не поговорю с ним, моего согласья нет и не будет...» Боязно!
Фетин в Ленинграде начинает подготовку к съёмкам фильма «Сон о белых горах», но это всё по чужим сценариям, а «Пастушку», если делать, то только сам. Я теперь понял точно: в сценаристах, обработчиках чужих книг околачиваются халтурщики и дельцы — таким и оказался пройдоха Трошкин, автор сценария по «Перевалу», за которого всё равно пришлось работать мне и режиссёру. Этот же режиссёр мечтает поставить «Последний поклон», вот почему я хочу, чтоб ты посмотрел этот фильм по «Перевалу» и сказал мне -стоит ли доверять самую мне дорогую и теперь уже очень серьёзную книгу?
Посмотришь — напиши подробно. И подробно о Чусовом, ладно? Я туда не скоро соберусь.
Внук наш Витенька хорошо растёт, потрошит всё, что может, от стен квартиры и до книг.
Ну, Валя, бодрый будь! Что-то меня пугнуло твоё последнее письмо.
Поклон твоим домашним от меня, Ирины и всех наших. Я обнимаю тебя. Твой Виктор Петрович
Декабрь 1977
(М.А.Ульянову)
Дорогой Михаил Александрович!
Когда Вас чествовали в связи с пятидесятилетием, я находился под Москвой, в Переделкино, и хотел было тоже поехать, чтоб пожать Вам руку, но такая была гнусная погода, что я едва ноги волочил и, закончив работу, поскорее подался домой, где и отдыхиваюсь до сих пор.
Я сдавал «Последний поклон» в производство. Нынче это сложная процедура, много крови испортишь, пока сдашь, пожалуй, не меньше, чем в период работы над самой вещью. Ныне я всё чаше вспоминаю старую британскую пословицу: «Чем хуже дела в приходе, тем больше работы звонарю». Дела неважные, а вроде как мы виноваты — за нами следят и бдят немилосердно. Воистину: «Нигде так не боятся слова, как на Руси». Труд, который и радовал, и изводил меня на протяжении двадцати лет, закончен. Можно и дух перевести. Я ведь и старые главы все перетряс, подтянул и сделал новую редакцию всей первой книги. «Поклон» теперь состоит из двух книг и как выйдет (к лету), непременно книга будет у Вас. Сибирякам дарить книги о Сибири — мне особая радость.
Сняли на «Мосфильме» и первую картину по моей повести «Перевал». Фильм называется: «Сюда не залетали чайки». К картине отношение хорошее — она очень скромная, но сделана с большим уважением к нашим людям и земле. Побывал я на съёмках. Ну и хлеб киношный! Уж наш вроде бы нелёгок и с полынью пополам, а этот не знаю с чем и сравнить. Разве что с солдатским, фронтовым — столь много надо самоотверженности, преданности и любви к этому шебутному делу.
Сейчас я упорно готовлюсь писать о войне — с этой целью ездил в ГДР, в Польшу, на Украину, и снова отправляюсь в Киев. Я воевал на Украине, там дважды ранен и вот собирают нас на той земле — поговорить за «круглым столом» о войне. За «столом-то», я знаю, путного ничего не скажут, а вот меж собой может возникнуть много интересных разговоров. О войне мне хочется писать по-своему, это трудно, но нужно.
Я посылаю Вам на память свою первую в жизни пьесу. Этот вариант я сделал после двух спектаклей — у ермоловцев и в Вологде. Пьеса была написана давно, залежалась в столе, и я не поработал над нею вместе с театрами — не хотелось, да и самый разгон набрал в работе над «Царь-рыбой». И твори Бог волю! Сырой материал дал возможность режиссёрам заниматься любой отсебятиной. Вот почему я вернулся к пьесе, прибрал лохмотья, немного выстроил её «по законам». Вернулся потому, что пьеса, вернее, материал этот дорог мне тем, что всё это было в жизни и главные герои по сию пору живут на Урале, в Гремячинском районе. Я скептически отношусь ко всякого рода прототипам — автор должен убедить: «Было!» — и баста, иначе он и за дело не должен браться. Но сейчас, когда бездуховность, безнравственность вроде бы на телегу сели и ножки свесили, совершенно необходимо, на мой взгляд, поддержать в человеке всё, что способствует его здоровью, а не разрушению. Особенно русский человек нуждается в поддержке, которого вроде бы уж и с весов сбросили и приговорили к вымиранию как пьяницу или дистрофика.
Всё, что описано в пьесе, случилось в пятидесятых годах, но и сейчас есть такие люди, есть, пусть и поубыло их. А вот к написанию второй пьесы я готовлюсь уже серьёзно. Надо её написать так убедительно, чтоб у режиссёров не возникало потребности домысливать, дописывать и творить за меня. Так отвоёвывал я своё место в прозе, только работой, только убедительностью, везде много охотников подправлять, направлять — хлебом не корми, дай пожариться в рукописи.
Когда я был в Переделкино, то посмотрел последний фильм Ромма: «И всё-таки я верю», где и Вы поговорили немножко. Ночь я не спал после этого фильма, лежал в глухом коттедже, за окном шлёпала мокреть, было тихо, пустынно и длинно-длинно шло время. Какое предостережение благодушию нашему! Как далеко мы зашли в этой жизни! И где выход?!
