Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век - Коллектив авторов
Во время трехмесячного заключения Павел Долгоруков, как всегда, сохранял присутствие духа, надеясь, по-видимому, на правовое разрешение дела кадетских лидеров. В газете «Речь» он опубликовал открытое письмо народным комиссарам, в котором обосновывал незаконность ареста и рассчитывал, что созванное 5 января 1918 года Учредительное собрание обеспокоится судьбой содержащихся в крепости депутатов. Разгон собрания и жестокое убийство в Мариинской тюремной больнице Кокошкина и Шингарева не оставили места иллюзиям. Павел тяжело переживал известие о мученической смерти своих товарищей. Тогда же он принял решение выступить на процессе их убийц и публично заявить, что ответственность за содеянное должны нести в первую очередь те, кто подписал декрет 28 ноября и тем самым спровоцировал расправу, указав жертву «слепым, обманутым людям». Суд, впрочем, не состоялся, но было закрыто и дело самого Долгорукова. В конце февраля 1918 года он был освобожден.
Вернувшись в Москву, Долгоруков вновь включился в партийную жизнь: руководил организационной работой бюро ЦК партии кадетов, созывал его регулярные заседания. В тот период в партии развернулась острая дискуссия по вопросу выбора дальнейшего направления работы. Долгоруков подвергал резкой критике планы П.Н. Милюкова водворить порядок в стране с помощью немецкой армии. Он видел в германофильском курсе серьезную угрозу для политического авторитета партии, для ее внутренней целостности, настаивал на сохранении верности союзникам.
После майской партийной конференции 1918 года кадеты подверглись жестким репрессиям: в Москве был закрыт партийный клуб в Брюсовом переулке, около 60 партийцев были арестованы. Дворец Долгоруковых в Малом Знаменском переулке (за Музеем изобразительных искусств) трижды подвергался обыску. Отныне князь должен был вести полулегальное существование, ночуя у знакомых и часто меняя квартиры. Однако внушительная, дородная фигура князя, его величавая осанка, характерная окладистая борода чрезвычайно затрудняли маскировку внешности, да и сам князь не испытывал особого страха. Он не побоялся даже проникнуть в здание ВЧК на Лубянке, пытаясь разузнать что-либо о судьбе арестованных кадетов. Молодой красноармеец, стоявший на посту, был введен в заблуждение «начальственным видом» и поведением Павла. Он пропустил его безо всякого документа и также свободно позволил уйти.
Привыкнув к известному комфорту, упорядоченному образу жизни, Павел Долгоруков тем не менее спокойно переносил тяготы скитальчества. Собственно, с этого времени у него уже никогда не было своего дома. Многие его товарищи летом 1918 года потянулись на Юг, в расположение Добровольческой армии. Но Долгоруков решил остаться в Москве, хотя тучи над его головой сгущались; ясно было, что его пребывание на свободе – лишь вопрос времени. И все же Долгоруков считал, что его место в городе, пока московская партийная организация выполняет координирующие функции, сплачивает ряды кадетов, разъясняя путем переписки и личных контактов противоречия, возникшие в партии в связи с проблемой самоопределения. Позднее он утверждал, что «московское сидение» летом 1918 года спасло партию. Лишь в октябре, «когда Германия дрогнула» и «вопрос о немецкой ориентации потерял свою остроту и опасность», Долгоруков выехал из Москвы в Киев. Там он взял на себя ведение заседаний Центрального комитета, поскольку Милюков формально сложил с себя пост председателя ЦК.
Во имя достижения главной цели – победы над большевизмом и воссоздания «единой великой России» – Долгоруков считал абсолютно необходимым образование широкого межпартийного объединения, «долженствующего подпереть противобольшевистскую военную силу, дать точку приложения союзнической помощи и способствовать образованию русской государственности». Поэтому он много сил и энергии отдавал работе во Всероссийском национальном центре, созданном в мае 1918 года как объединение либеральных антибольшевистских сил во главе с кадетами.
С переездом Главного комитета Национального центра на Юг Долгоруков занял пост товарища его председателя, содействовал созданию новых отделений Центра. Он входил в комиссию пропаганды при Национальном центре и в этом качестве организовывал многочисленные собрания, выступал на них с докладами, основными лозунгами которых были призывы к всемерной поддержке Добровольческой армии и созданию объединенного антибольшевистского фронта государственно мыслящих общественных сил. Ради этого он предлагал в корне пересмотреть традиционные для политической жизни России правила межпартийного общения. Борьба политическая нужна, заявлял он, но «не острым концом копья, а тупым», «острие должно быть направлено против общего врага». Долгоруков клеймил принципы кружковщины, взаимной политической непримиримости, сведения «в столь грозное время» старых партийных счетов.
При этом Долгоруков прекрасно понимал, что создание широкого антибольшевистского фронта чревато «естественной правизной», и призывал «не смущаться» этим, полагая допустимым для кадетов идти на ряд политических уступок. Он неоднократно подчеркивал в своих публичных выступлениях, что лишь та партия может считаться государственной, которая способна «в момент национальных потрясений» подняться на «надпартийную высоту общенациональных заданий», выставить «надпартийные лозунги, необходимые для спасения государства, хотя бы они и противоречили программным требованиям мирного времени».
Вместе с тем претерпевали несомненную эволюцию и взгляды самого Павла Долгорукова. Теперь он склонялся к пересмотру решений после-февральских партийных съездов об Учредительном собрании в пользу лозунга единоличной власти. Поначалу он делал оговорки, что выступает сторонником диктатуры, лишь «если она подпишется под нашими условиями», но к 1919 году встал на позиции безусловной поддержки военной диктатуры, видя в ней единственную власть, способную спасти Россию. «В разгар пожара, – писал Долгоруков, – не разбираются, хорош ли брандмейстер. Его вызывают, его ожидают, раз ему подчинена пожарная команда, и охотно вверяют его единоличной власти пылающее здание». И Деникина, и Колчака он оценивал как «желанных вождей», поскольку они, по его мнению, обладали «государственным инстинктом».
Равным образом Павел Долгоруков не считал возможным в сложившихся обстоятельствах отстаивать лозунг федерации; осуществление в России федеративного строя он относил на будущее, когда в стране восстановится государственность и порядок. В решении аграрного вопроса он признавал необходимым считаться с фактически состоявшимся «черным переделом», хотя и возражал против принципа «узаконения
