Владимир Федюк - Керенский

В эти часы в Зимнем шли бесконечные совещания. День сменялся ночью, но никто этого не замечал, участники совещаний если и спали, то урывками, пристроившись где-нибудь поблизости. Керенский понимал, что противостоять Корнилову он сможет, только оперевшись на человека, столь же влиятельного в офицерских кругах. Выбор его пал на генерала Алексеева, когда-то отправленного в отставку по инициативе самого Керенского. Алексеева начали искать, но выяснилось, что накануне он выехал к семье в Смоленск. По всему пути его следования были даны телеграммы, генерала нашли на половине дороги и экстренным поездом привезли в Петроград.

Алексеев приехал в столицу в час ночи 28 августа. На вокзале его встретил Вырубов и на автомобиле отвез в Зимний. От Вырубова Алексеев впервые узнал о происходящих событиях. Керенский предложил Алексееву принять на себя обязанности Верховного главнокомандующего. Ознакомившись с деталями случившегося, Алексеев высказал убеждение в том, что дело следует закончить соглашением, а Корнилова оставить на прежнем посту.[344] Но Керенский был непреклонен, он заявил, что никаких соглашений с Корниловым быть не может.

В четыре часа утра 28 августа в Зимнем дворце состоялось совещание, на котором помимо Керенского и Алексеева присутствовали Вырубов, Савинков и министр иностранных дел Терещенко. По словам Савинкова, все, кроме самого премьера, были согласны в том, что "ультиматум" Львова есть не более как недоразумение.[345] В тот день многие предпринимали попытки переубедить Керенского, но всякий раз неудачно.

С предложением о посредничестве к Керенскому обращались Милюков, представители Совета Союза казачьих войск, послы Великобритании, Франции и Италии. Но Керенский во всех случаях отвечал категорическим отказом.

У Керенского был целый букет неприятных черт. Он был хвастлив, эгоистичен, способен солгать и походя растоптать недавнего соратника. Но в критические минуты он мог проявить достойное уважения упорство. В данном случае он сделал выбор, хотя далось это ему очень непросто.

Утром 28 августа в Петрограде стало известно о реакции на происходящее со стороны главнокомандующих фронтами. Генерал В. Н. Клембовский, которому Керенский приказал вступить в обязанности Верховного главнокомандующего, отказался от этого предложения. Он заявил, что не чувствует в себе "ни достаточно сил, ни достаточно умения для столь ответственной работы". Главнокомандующие Западными Румынским фронтами генералы П. С. Балуев и Д. Г. Щербачев выразили свое согласие с предложенной Корниловым программой оздоровления армии и заявили, что его отставка может привести к крайне опасным последствиям. Еще более определенно высказался главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал А. И. Деникин. В своей телеграмме он писал: "Я солдат — и не привык играть в прятки… Сегодня получил известие, что генерал Корнилов, предъявивший известные требования, могущие еще спасти страну и армию, смещается с поста главковерха. Видя в этом возвращение власти на путь планомерного разрушения армии и, следовательно, гибели страны, считаю долгом довести до сведения Временного правительства, что по этому пути я с ним (правительством. — В. Ф.) не пойду".[346] Позиция, занятая старшим генералитетом, значительно ухудшила положение Керенского. Но это был еще не последний удар.

На созванном в тот же день частном совещании бывших министров была высказана мысль о создании директории с обязательным участием генерала Алексеева. Кокошкин предложил передать Алексееву все полномочия главы правительства. Керенского покинули даже самые верные его соратники. Министр иностранных дел М. И. Терещенко говорил, что "это дело надо ликвидировать так, чтобы обоих за штат отправить — и Керенского и Корнилова, обе стороны удовлетворить взаимным жертвоприношением".[347] За создание правительства под началом Алексеева высказался и Некрасов, еще совсем недавно во всем поддерживавший Керенского.

Настроение в столице приближалось к паническому. Газеты сообщали о том, что на ближних подступах к Петрограду уже идут бои правительственных войск с отрядами Корнилова. В такой ситуации дальновидные люди поспешили отречься от прежнего кумира. В. В. Вырубов вспоминал: "Во дворце, где в предшествующие недели еще накануне толпились днем и ночью сотни людей в ожидании разных свиданий, переговоров, приемов, на этот раз не было ни души. Шел зловещий слух о том, будто через несколько часов в город — и в первую очередь во дворец, войдет Дикая дивизия, первые эшелоны корнилов-ских войск… Зимний дворец был пуст. Керенский одинокий, оставленный, лежал на диване в кабинете. Отдаю ему справедливость: при всей своей обычной нервности, он сохранял присутствие духа и о своей личной участи не беспокоился".[348]

Другой очевидец этих часов, И. Г. Церетели, рисует поведение Керенского в менее приглядных тонах: "На него было жалко и противно смотреть. Это был совершенно потерянный человек. Он мне сказал: "Некрасова и Терещенко я уже не вижу два дня. Меня все покинули. Все". — И вдруг он отодвигает ящик письменного стола, вынимает револьвер и прикладывает к виску с какой-то жалкой, глупой и деланой улыбкой".[349] Несомненно, Церетели пристрастен в своем рассказе. Однако положение Керенского действительно было очень шатким. Любой самый незначительный толчок мог сбросить его с кресла премьера. Но проблема была в том, что в Ставке не знали, что происходит в Петрограде, равно как в столице были мало осведомлены о происходящем в Могилеве. В Зимнем полагали, что всё случившееся есть результат хорошо подготовленного заговора, и потому преувеличивали силы противника. В Могилеве же были ошеломлены поворотом событий и по этой причине недооценивали свои возможности. Время было упущено, и это определило результат.

МЯТЕЖ

Конфликт между главой правительства и Верховным главнокомандующим внешне мало изменил привычный ритм жизни Ставки. Генерал П. Н. Краснов, вызванный 28 августа в штаб главковерха, передает свои впечатления от увиденного так: "Могилев имел обычный вид. На станции, как и всегда, толпились офицеры, много было солдат ударных батальонов с голубыми щитами, нашитыми на левом рукаве рубахи с изображением белой краской черепа и мертвых костей. Не понравились они мне. Чем-то бутафорским веяло от этих неаккуратно сделанных нарукавных нашивок. Поразила меня еще и крайняя сдержанность, совсем необычная нашим, всегда так неумеренно болтливым, офицерам. Как будто боялись друг друга и друг за другом следили".[350] Подспудный страх, так удививший Краснова, был порождением растерянности, охватившей большинство обитателей Могилева.