Герман Раушнинг - Говорит Гитлер. Зверь из бездны

Это рабское восстание примитивизма, этот калибанизм[28] может прийти к нам, будучи облеченным в одежды мужественности. Современный героический культ на самом деле ничего из себя не представляет, кроме слабости, беспомощности, безответственности и страха перед проявлением силы воли. Слабость, лишенная всякого налета мужественности, — вот еще один аспект сущности нового времени, который проявляется в требовании безопасности любой ценой. Это требование вытекает из преувеличенного страха перед опасностями жизни. Все может быть принесено в жертву, всем нужно пренебречь, любой человеческой обязанностью, ради того, чтобы достичь безопасности. Готовность служить кому угодно — человеку или дьяволу — лишь бы гарантировалась безопасность. Таков нынешний образ мышления, и уже не только масс. Именно это приводит людей разного культурного уровня — торговца и профессора, священника и служащего, аристократа и генерала на одну ступень с огромной массой голодных и неимущих, принадлежащих к низам и к рабочему классу, и эти люди отбрасывают все унаследованные понятия и принципы ради того, чтобы довериться чародею, обещающему безопасность.

Какая ирония в том, что чудотворцы, создающие чудобезопасность, вслед за этим превращаются в пророков, предвещающих наступление опасной жизни и уводят своих, ищущих безопасности клиентов в ужасающую небезопасность городов, подвергающихся бомбардировке!

Столетие назад дальновидные люди многих стран предрекали подъем аморфных масс, видя в этом кульминацию кризиса и разрушение всех целостных общественных структур. Во Франции Алексис де Токвиль, в Швейцарии Якоб Буркхардт[29] описывали этот процесс до того, как он начался. Пруссия, в лице Радовица, друга Фридриха Вильгельма IV, имела своего провидца эпохи масс.

В чем суть этого феномена? Это не освобождение от четвертого или пятого сословия и не пролетарская революция, приводящая к коммунизму и, следовательно, к новому бесклассовому обществу. То, что возникло, не могло принести миру какие-либо ценности, а лишь желание потреблять то, что уже существует, и отказаться от остального как от бесполезного груза. Коммунизм, в своем стремлении установить новый социальный строй и новую экономическую систему, в своем олицетворении просвещения и рационализма и даже атеизма и антихристианства, ратуя за планирование в экономике, за государственный социализм и государственный контроль за жизнью людей, — он все еще на стороне подъема масс, на стороне окончательного выражения и завершения идей, возникших еще при капиталистической системе, или же является защитой против этого подъема масс. Но сам он не олицетворяет собой подъем масс. Советской Россией управляют не массы, а довольно специфический тип новой буржуазии и бюрократии. Но за большевистской системой, так же как за демократическим или любым другим государственным и общественным устройством нашего времени кроется угроза подлинной революции — анархии масс. А это будет означать крушение и полное уничтожение всех достижений цивилизации. Разрушение всяких различий, всего общественного политического порядка, ранговых и сословных степеней. Это будет победа примитивизма и культа глупости над всем разумным, над всякой творческой деятельностью. Это стоит за спиной всех наших усилий. И это реальность, а не политическая фикция, и не состояние, тщательно разработанное партийным режимом. Вероятно, это неотвратимая судьба нашего века. Как предвидел Токвиль, сегодня, кажется, уже не ставится вопрос о предотвращении подъема масс, сегодня можно только пытаться удержать этот процесс как можно дольше под некоторым контролем, для того, чтобы он был не столько разрушительным, сколько полезным.

Эта проблема выходит за пределы нынешней политики и затрагивает нашу судьбу. Не существует нации, для которой это не имело бы рокового значения. Может быть, в прошлом внимание было направлено, главным образом, на психологическое состояние масс, на их особый тип эмоциональной возбудимости и интеллектуальной апатичности, а также на их восприимчивость к силе внушения. Но изменения в характере масс не менее важны. Массы уже больше не образуют нацию. Во всех нациях массы похожи, и они одинаково реагируют на происходящее. Они не являются национальным элементом. Они больше не могут служить основой национальной политики или национальной защиты. Они аморфны и не поддаются каким-либо формирующим влияниям. Они уже не образуют единый класс. Это то, что левые политики не смогли понять. Массы не способны защищать цивилизацию, они только пользуются ее плодами. Они невосприимчивы к культуре. Если чем и отличаются прошлые условия от настоящих, так это тем, что все формы общественной жизни растворяются в бесформенности масс, что вся цивилизация движется к всеобщему массовому обществу. Современные массы уже больше не являются элементом несостоятельности и нише- ты, растворившимися в социальной структуре. Они становятся единственной формой общества и управляющим элементом.

Еще один принципиальный фактор изменений — техническая революция. Здесь возникает вопрос, была ли техническая эпоха неизбежной нашей участью, оставалось ли нам только одно — безоговорочно и бескомпромиссно принять и поддержать технический характер нашей цивилизации без романтического прошлого, без чувства жалости или негодования? Если планирование уже стало нормой и уже появляется новый тип человечества, то разве это не верный курс, ведущий процесс к завершению и разрушающий связь со всякими традициями? Разве не следовало бы нам просто принять логическое значение нашей ситуации и сделать человека слугой своего же изобретения — машины?

Что такое машина? Человеческое благосостояние? Или эффективный инструмент, служащий для концентрации человеческой власти? Разве не правда, что технический прогресс подразумевает господство и подчинение, а не то, как его представляет каждый, кто верит в прогресс — что он служит удобствам и наслаждениям человека? Если технический прогресс превратится в религию, то перестанет быть инструментом человеческого благополучия и будет преследовать свои собственные цели, и на этом пути его сущность — быть средством увеличения власти — станет эффективной, как политическая сила. Мировоззрение технократа, главным образом, рационально, он ставит перед собой цель органического построения мира людей, рационализации всей жизни. Это требует нового концентрированного и централизованного использования всех технических средств. Таким образом, технический прогресс создает новый мир, который последовательно приближается к тотальной рационализации.