Дорогой читатель. Неавторизованная автобиография Ким Чен Ира - Michael Malice

Именно когда они добрались до Китая, мне наконец удалось дозвониться до сына

"Как дела?" спросила я. "Как все?"

"У нас все хорошо", - сказал он. "Не волнуйтесь, они очень хорошо о нас позаботились. К нам относились с величайшим уважением".

"Я ни на секунду не доверяю этим японским ублюдкам".

"Это не то, что было в те времена".

"Все точно так же, как в те времена!" крикнул я. "Они ведь не вытянули из тебя никакой информации?"

"Нет", - сказал он, - "не вытянули".

"Тогда почему ты сказал им, что едешь в Диснейленд?"

Чон Нам вздохнул. Было видно, что он устал и раздражен. Он всегда был вспыльчив, даже в детстве. "Я должен был им что-то сказать!"

"Да, я понимаю. Но почему именно Диснейленд?"

"Это была шутка".

"Шутка? Поехать в Диснейленд - это шутка?"

"Да. Как в рекламе. Знаешь, "Что ты теперь будешь делать? Я еду в Диснейленд! Американцы так говорят".

"Понятно." И я понял. Тот факт, что западные журналисты приняли его шутку про Диснейленд за чистую монету, говорит о том, как мало они понимают якобы лишенную юмора КНДР. Он также показал, насколько быстро они повторяют то, что им говорят дословно те, кто стоит у власти. Ни одна из этих вещей не удивила и не обеспокоила меня. А вот что меня беспокоило, так это следующее: Мой собственный сын шутил об Америке перед японскими дьяволами, в то время как ему следовало бы шутить об Америке и Японии перед корейским народом. Казалось, что вся его система координат была чужой. На этот раз я тоже дал ему повод для сомнений. И снова.

Только после успешного ядерного испытания КНДР в 2006 году я понял истинное положение вещей. Все в партии были в праздничном настроении. Моя политика сонгун была бесспорно оправдана. Корее больше не придется жить под угрозой ядерного шантажа, гадая, не решат ли в один прекрасный вечер американские империалисты, что с них хватит, и не решат ли они снова обрушить на нас смертельный дождь. Наш ядерный потенциал был самым большим возможным препятствием для военного удара, крайне необходимым шагом к тому, чтобы на Корейском полуострове больше никогда не вспыхнула война.

И все же единственным, кто, казалось, не испытывал особого энтузиазма, был Чон Нам. Он аплодировал на встречах, как и все остальные, но, похоже, был расстроен всем происходящим. Вечером после объявления я разговаривал с ним у себя дома, полагая, что дело в чем-то другом. "Что случилось?" спросил я его. "Это замечательный день для Кореи!"

Он покачал головой. "Это не так. Нам нужно отменить ядерное оружие, все ядерное оружие, чтобы не уничтожить человечество".

"...Что?"

Чон Нам посмотрел прямо на меня, и я понял, что не знаю этого человека, который смотрит на меня из-за иностранных дизайнерских очков. "Я знаю, что вы не согласны", - сказал он

"На самом деле, нет!"

"Но как вы думаете, чем все это закончится?"

"Все закончится независимой Кореей, суверенитет которой будет уважаться!" сказал я, стараясь не повышать голос и пытаясь вспомнить, когда в последний раз кто-то разговаривал со мной подобным образом.

"Я уже говорил с вами о том, что нам нужно что-то менять".

"Я думал, вы имеете в виду изменения в распределении между тяжелой и легкой промышленностью. Я не знал, что вы имеете в виду отказ от всей нашей системы!"

"Я не говорю о том, чтобы отбросить нашу систему", - настаивал он. "Вы сами постоянно ссылаетесь на то, что погода во многом способствовала голоду. Разве это не подразумевает защиту окружающей среды, чтобы уменьшить последствия стихийных бедствий? Разве это не подразумевает необходимость принятия мер по защите экосистемы?

"Экосистемы?" Я слегка рассмеялся. Я никогда раньше не слышал, чтобы это слово произносили в Корее.

"Послушайте, - сказал он, - я не раз ездил с вами в Пекин с разницей в несколько лет. Вы видели, что там произошло. Вы видели рост, прогресс. Мы можем последовать их примеру".

"Да, - сказал я, - я видел, что там произошло. Я видел полный крах морального порядка! Я видел, как председатель Мао стал считаться позором, а не освободителем китайского народа. Мы никогда не смогли бы осуществить китайские реформы. У нас в Корее нет такого крупного сельскохозяйственного сектора, как у китайцев. Но, несмотря на это, мы не Китай. Мы - Корея! Любые "перемены" должны быть переменами на наш лад, в соответствии с идеями чучхе, выдвинутыми Великим Вождем".

"Нам нужно больше открытости", - утверждает он.

"Если вы хотите открытости, откройте окно!"

В этот момент меня осенило: Мой собственный сын был заражен фланкизмом. Он хотел поставить другие иностранные державы и их методы выше Кореи и корейских принципов. Он хотел пренебречь тем, что было заложено президентом Ким Ир Сеном и что я отстаивал. Чон Нам не хотел стать моим преемником. Он хотел выступить против меня, но собирался дождаться моей смерти, чтобы сделать это. Он не просто не соглашался со мной. Нет, это была его насмешка над тем, что произойдет после моей смерти.

Он забыл об одном: меня еще не было.

То, что старший сын станет следующим вождем, не было неизбежностью, как не было неизбежностью это и для меня. То, что я был сыном Великого Вождя, конечно, было важным фактором. Кто еще может быть таким же преданным и поддерживающим? Кому еще можно доверить воплощение замыслов отца, как не его собственному сыну? Но не только во мне текла кровь президента Ким Ир Сена. В свое время рассматривалась кандидатура моего дяди, да и другие были не прочь. Но в итоге все решилось благодаря моей преданности и умению, а не обстоятельствам моего рождения. Именно преданности и не хватало Чон Наму: преданности мне, преданности Корее и, что самое главное, преданности Великому Вождю и идеям чучхе. Если бы я назвал какого-то другого преемника, а не Чон Нама, это доказало бы, что я тоже заслужил роль лидера, а не просто "унаследовал" ее.

Другие варианты преемника были весьма ограничены. Мой второй сын, Ким Чен Чхоль, был невозможным вариантом. Я подозревал, что у него какой-то гормональный дисбаланс, поскольку он был настолько женоподобен, что походил на девочку. Я не мог оставить общество, ориентированное на военную службу, в руках слабака.

Оставался мой младший сын, Ким Чен Ын. А он был молод, очень молод. Сначала я подумал, что это означает, что он тоже будет неприемлем. Но чем больше я думал об этом, тем больше мне нравилась эта идея. Моя