Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф
В прошлый четверг мы зашли в гостиную Этель и увидели стоявших в ряд у окна герцогиню Сермонетскую[1119], М. Бэринга и Джойс Уитеред[1120]. Хочу ли я рассказать эту историю? Когда мы подошли к Джойс – Этель бегала сломя голову за своей большой пушистой собакой, – я сказала: «Это похоже на вечеринку из книги, как у Джейн Остин в Бокс-Хилл[1121]». Там были пространство, формальность и определенность, которые превращали вечеринку в настоящее действо с затянутыми сценами, напряженными моментами, провалами и подъемами. Мы все были вовлечены и втянуты то в одно, то в другое. Дом Этель превзошел мои ожидания. Да и в самой Этель больше красоты и даже опрятности, чем могло показаться при виде ее пальто из альпаки. Вдоль забора красовались алые и розовые розы. На клумбах цвели пышные цветы. Все сияло и пестрело красками. Стены у Этель белые и грубые, неотделанные; ничего дороже пары фунтов – много старой школьной мебели, которая приглянулась ей благодаря сильному эгоистическому воображению. «Тут я сидела, когда Мэри[1122] играла на фортепиано… И я сказала ей: “Не могла бы ты играть соль-диез вместо соль”… Вот кровать – Вирджиния, это будет твоя комната, когда ты приедешь погостить, – на которой Сарджент[1123] спал поперек (ибо это старая железная кровать). А вот мои отец и мать – она была художницей…».
Однако у меня сложилось впечатление, что Этель – очень искренний, немного ветреный человек, свободный, невероятно заряженный энергией, с сильным характером – никаких препятствий и запретов – она максимально легко и непринужденно общалась с Морисом.
– Я знаком с вашим племянником, Этель, с тем, у которого двойное имя.
– Ну, вы бы тоже могли иметь двойное.
Нет, не могу передать ее величие, размах личности, непринужденность, хорошее воспитание и характер. Она, как ни странно, гораздо более искусна как хозяйка, чем как гостья; не слишком много болтает; проницательна и проворна; обладает восхитительной легкостью собирать, вызывать из небытия таких людей, как леди Бальфур[1124] и миссис Литтелтон[1125], своих соседок. Они сидели на диване, пока я, потягивая шампанское, быстро и яростно беседовала с Морисом Б., который покраснел как рак, трясся и лепетал о своих книгах. «Мне помогали пять человек, которые, правда, все уже умерли». У него есть свои сожаления – не знаю какие; рискну предположить, что он был дамским угодником.
Вулфы отправились в Родмелл на летние каникулы 21 июля.
21 июля, понедельник.
Снова ездила в Уокинг во вторник (пишу, пока жду Виту в этот очень холодный сырой день. Она собирается отвезти нас на поиски гардероба. Я подумываю купить позолоченный шкаф. На улице не так уж сыро, а я довольно расстроена из-за того, что объединяю две статьи в одну и все такое[1126]. А еще я не ужинаю дома…)
23 июля, среда.
Эдит Ситуэлл сильно располнела, густо пудрится, красит ногти серебристым лаком, носит тюрбан и похожа на слона из слоновой кости, на императора Гелиогабала[1127]. Я никогда не видела столь радикальных перемен. Она зрелая и величественная. Монументальная. Ее пальцы словно древние белые кораллы. Она совершенно невозмутима. Там было очень много людей – Эдит председательствовала[1128]. Но, несмотря на внешнее спокойствие, в глазах ее читалась насмешка, и она постоянно окидывала гостей взглядом. Будто старая императрица вспоминала времена своего распутства. Мы все сидели у ее ног, обутых в милые черные туфельки – единственное напоминание о былой стройности и изящности. Кого она мне напомнила? Папу Римского в ночном колпаке? Нет – кого-то с императорским величием. Мы почти не разговаривали друг с другом, и я бы даже подумала, что попала туда по ошибке, если бы она очень ласково не спросила, можно ли ей прийти в гости и пообщаться со мной наедине. Ее гостиная была переполнена всякими странными личностями: некоронованный король Барселоны[1129]; партнер Джеральда[1130]; Осберт; леди Лавери[1131] и т.д. Леди Л. обсуждала авиакатастрофу[1132]. Она сказала, что le Bon Dieu[1133] забрал их всех в нужное время. Все они погибли. Когда-то и она хотела умереть… Погибли лорд Дафферин[1134], леди Эднам[1135] и др. Мы ездили с Витой в Темпл, и я купила «Standard» на входе[1136].
– Титулованные жертвы, – сказала она.
– Хорошо, что не Гарольд, – ответила я.
Я зачитала имена леди Эднам, маркиза Дюссера (так его назвали), а затем увидела в срочных новостях[1137] имя лорда Дафферина.
– Какая леди Эднам? Дафферин? – вскрикнула Вита.
На тротуаре перед их домом стоял Гарольд.
– Да, та самая леди Эднам, – подтвердил он.
– И Фредди тоже, – закричала (нет, сказала спокойно) Вита.
– Боже! – сказал Гарольд, читая срочные новости.
– Что же нам теперь делать? Я не могу выйти в эфир, – сказала Вита.
– Я должен сообщить своей матери, – ответил Гарольд. – Но сначала просмотрю газету. Боже правый, это и правда Дафферин и леди Эднам.
– Это леди Карнок[1138]? Дорогая, у меня ужасные новости. Вы читали газеты? Фредди разбился. Пишут, что он мертв. Можешь сообщить тете Лэй?
– Гарольд, что сказала твоя мать?
– Просто “Ох!”.
– Мы сейчас не можем идти на ужин к леди Кунард.
– Нет, дорогая, боюсь, мы должны. Нужно пойти и увидеться…
Все это, надо сказать, напоминало сцену из пьесы. Газетные новости, телефонные звонки… Исключительная простота и хладнокровие: Боски печатает; мужчина начищает обувь; Гарольд говорит по телефону, словно герой на сцене. И вот они поехали тем сырым серым вечером к леди Кунард; ужин на 30 человек в 21:00; я не пошла (слышала, что все гости ждали меня полчаса[1139]).
26 июля, суббота.
Недавно вернулась после ночевки в Лонг-Барне, где как раз и узнала, что меня полчаса прождали на вечеринке Эмеральд – все были в дурном настроении из-за гибели своих друзей. Говорят, леди Э. и леди С.[1140] усыпали Кент драгоценностями на сумму £62 000. Когда я узнала об этих бриллиантах на шляпах и шеях, моя жалость к ним уменьшилась – такой вот у
