Эдвард Радзинский - Иосиф Сталин. Начало
— Как она могла… у нее ведь дети, — сказал я, чтобы Кобе стало ясно: я верю, что она сама.
Он зашептал, вытирая слезы:
— Что — дети? Они ее забудут, они сейчас маленькие. А меня она искалечила на всю жизнь. Что мне делать, Фудзи?.. Ведь будут думать! Будут, будут… — твердил он, продолжая вытирать слезы. Они катились, лицо вспухло — давно плакал…
— Лечь спать… Проснуться утром. Пусть тебе об этом сообщат…
— Думаешь? — спросил он вдруг как-то деловито. — А не лучше ли… что был на даче, приехал только под утро?
— Нет, лучше спи. Звук у крохотного вальтера слишком тихий… и ты не услышал… во сне.
— Ладно, уезжай!
Я вышел из кабинета… Он громко, в голос стонал.
Я так и не знаю, что произошло в той комнате. В рассказ Кобы о том, что, вернувшись, он мирно пожелал ей спокойной ночи и пошел к себе, я не верю. Уверен, схватка продолжалась! Обругал он ее и тогда она сама?.. Или оскорбляла его и тогда он?.. Или оба? Она его оскорбляла, грозила револьвером, но старый боевик, герой романа «Отцеубийца», попытался выхватить у нее револьвер, и… в борьбе случился шальной выстрел? Не знаю и никогда не узнаю!
Я уехал домой. Позвонили в десять утра.
Услышал в трубке голос их экономки-немки.
— Прошу вас срочно приехать… С Надеждой Сергеевной… — помню, она замолчала, наконец сказала: — Большая беда!
Я приехал. В гостиной были Молотов и Ворошилов. Немка-экономка лежала в своей комнате — старой деве стало плохо. Я был на высоте. Изобразил изумление, спросил с порога:
— Что случилось?! Где Коба?
— Он спит, — ответил печально Молотов. — И мы не знаем, как ему сообщить.
(Мне показалось, что и он побывал здесь ночью, как и я. И так же, как я, хорошо играл.)
— Надежда Сергеевна… утром долго не выходила. Экономка понесла ей завтрак в комнату… и увидела… Надя застрелилась… Они позвонили начальнику охраны, потом Авелю Енукидзе… Авель разбудил меня… — как всегда неспешно говорил Молотов.
Ворошилов испуганно молчал.
— Что будем делать? — спросил Молотов.
— Я думаю, нас здесь слишком много, — заметил я. — Мы с Климентом Ефремовичем пойдем по домам. А вы его разбудите и расскажите.
И мы с Ворошиловым ушли.
Как ни мал револьвер, трудно было объяснить обслуге, почему Коба не услышал выстрела! Поэтому решили сказать, что он ночевал на даче и вернулся под утро. В газетах объявили, что Надя умерла от приступа аппендицита…
Гроб с телом выставили в Большом зале ЦИК в здании на Красной площади (там теперь огромный универмаг).
Подойдя к гробу, Коба заплакал. Приподнял ее голову, поцеловал. Прошептал, но громко, чтобы слышали:
— Прости, что не уберег…
Были торжественные похороны. Тысячные толпы вдоль улиц.
На следующий день молва рассказывала, как Коба шел рядом с катафалком с непокрытой головой, в распахнутой шинели. Шел пешком до самого кладбища. В его биографической хронике можно прочесть: «И. В. Сталин провожает гроб с телом Аллилуевой на Новодевичье кладбище»…
На самом деле он шел за гробом только первые десять минут — по Манежной площади, где не было жилых домов и можно было не опасаться выстрела из окна. Потом сел в машину и уехал. Он не был трусом. Но у него оставался вечный страх перед покушением — страх старого террориста, который знает, как легко убивать. Он никогда не забывал нашей молодости. И потому после его отъезда «в распахнутой шинели» шел я. Я сбрил бородку, наклеил усы, надел его шинель…
Лошади медленно везли катафалк под бордовым балдахином. Пройдя через весь город от Кремля к Новодевичьему кладбищу, я вымотался порядком.
На поминки я приехал, поменяв прическу, наклеив бородку.
Когда все разошлись, он вдруг сказал мне:
— Знаешь, что они думают? Сам убил, а теперь льет крокодиловы слезы. Наверное, и ты так думаешь?.. Ладно, прости. — И он вдруг уткнулся головой мне в плечо. — Старые мы стали, нам надо чаще думать друг о друге, жалеть друг друга…
Когда я уходил, добавил:
— Она… письмо оставила… вражеское, ненавистное — кинжал в спину… такое письмо. С голоса Николая… (Бухарина) перепевки, будь он проклят!.. Спокойной ночи!
Значит и вправду… сама?!
Но письмо он мне не показал!
Мы часто встречались в эти дни… Он тогда снова читал Карамзина об Иване Грозном. Повторил:
— Очень глупый товарищ Карамзин, — закурил трубку. — Не понимает, почему изменился Иван. Они отняли у него жену… А зря! Она не давала ему расправить крылья — расправиться с врагами. Жалостливая была, обычная баба! Без нее товарищ Грозный стал свободен. — Помолчал, потом прибавил: — Пусть постель холодная, зато сердце у Ивана стало горячее, раскаленное сердце. Ведь это они ее убили? Как наш Бухарчик, бояре сводили ее с ума капитулянтскими идеями… — Эту мысль он теперь повторял часто. Как всегда, Коба не мог быть виноват. — Мижду нами говоря, стоящий политик должен жить без бабы.
Ему начали их привозить — одну за другой… Привезут-отвезут, но снова привезти не просит… И опять — новую.
Пока не привезли беленькую, пухленькую Валечку. Вот она и стала исполнять роль жены. Точнее — безгласной, бесправной обслуги при его кровати.
Новая жизнь товарища Сталина
Уже вскоре после смерти Нади он поменялся квартирами… с Бухариным!
Перед переездом велел вынести и сжечь кровать Нади. В огонь отправились и его кровать, и видавший виды диван, из которого торчали пружины.
Всю остальную жалкую мебель он оставил Бухарину, забрал только свои книги.
Он сам наладил свой новый быт. Распорядился срочно начать строить дачу. В отличие от прежней его дачи в Зубалово эту строили поближе к Кремлю. А пока его новая квартира быстро превращалась в полувоенное учреждение. Ее наполнили наши сотрудники с Лубянки; носили ли они брюки, юбки или мундиры, исполняли ли они роли обслуги или воспитателей при детях — все они имели воинские звания.
С каждым моим возвращением в СССР они все более напоминали мне опричников Ивана Грозного в Александровой слободе. Только при дочери он оставил старую нянечку, нанятую еще Надей…
Светанька была светловолосая (именно такая и должна быть у русского царя). Хорошо училась… Он обожал умненькую дочь. Правда, по-своему, по-особенному представлял ее будущее. Как-то, вспоминая об Ильиче, он вдруг сказал:
— Вот у Ленина сестра — настоящая революционерка. В молодости она многим нравилась. Ильич делал вид, будто хочет, чтоб она вышла замуж. Но предпринял все, чтобы этого не было. Почему? Потому что хотел, чтоб она служила только ему.
