Камрань, или Последний «Фокстрот» - Юрий Николаевич Крутских
Пару дней простояли на внутреннем рейде у борта танкера «Ахтуба», принимая топливо и машинное масло. От шныряющих хунтотов не было никакого спасения — их джонки постоянно паслись возле нас в надежде чем-нибудь поживиться. Уважительно поглядывая на толстый шланг, перекинутый с танкера, потирая руки и плотоядно облизываясь, они, видимо, уже подсчитали ожидаемую прибыль, мысленно её поделили и потому готовы были на самые решительные действия. Останься мы на рейде ещё хотя бы на сутки, подводную лодку, без сомнения, взяли бы на абордаж.
Пока же нас бесцеремонно пытались купить: трясли пачками денег, варёными джинсами, звякали бутылками местного рома и соблазняли разными колониальными товарами. Не договорившись и не совратив экипаж на хищение социалистической собственности днём, эти змеи не оставляли попыток и ночью. Под покровом темноты десятки юрких джонок подплывали к самому борту подводной лодки, и пока одни продолжали искушать запретными плодами цивилизации, другие втихаря пристраивались с другой стороны с намерением что-нибудь отрезать, открутить, украсть… Изобретательности их не было предела. Однажды я собственными глазами видел, как обычный хунтот самой тщедушной наружности, поелозив пяткой, отвернул на палубе бронзовую заглушку, которую и гаечным ключом-то не просто было открутить. А пару раз его подельники пытались даже просверлить топливно-балластную цистерну ручной дрелью!
Отпугивать их стрельбой, как это делали раньше, было бессмысленно, да и небезопасно: хунтоты уже знали, что стрелять на поражение по ним не будут. Да и трудно напугать автоматной очередью прожжённых вояк, не так давно вылезших из окопа. Кроме того, практически в каждой джонке имелось своё оружие, и случалось, что в ответ на наши предостерегающие выстрелы с моря нёсся рой вполне реальных пуль, о чём свидетельствовали неприятные посвистывания над головой и высекаемые из корпуса искры.
Вернувшись к пирсу, мы продолжили подготовку к переходу домой. Покрасили корпус подводной лодки, придав ему по возможности товарный вид. Закрепили всё по-штормовому, проверили, подтянули на стеллажных торпедах бугеля. Открытый переход через четыре моря в надводном положении предполагал в пути хорошую качку, поэтому такие приготовления были совсем не лишними.
Провели лечебный цикл аккумуляторной батарее. Это когда полностью заряженную батарею надо разрядить в ноль, а потом опять зарядить. Всю ночь растянутая на швартовых, словно стреноженная лошадь, подводная лодка взрывала винтами чёрную воду — средняя и бортовые линии валов работали враздрай, расходуя электроэнергию.
Закончили под утро, когда со дна вместе со всякой дрянью всплыл труп — синий, распухший, неизвестной национальной принадлежности. Командир надел очки, посмотрел — вроде не из наших. На всякий случай проверили, посчитали своих. Мёртвому уже всё равно, а для живых — лишнее беспокойство, потому, чтобы не создавать никому проблем, командир приказал оттолкнуть утопленника баграми подальше — пусть плывёт по своим делам.
Накануне намеченного дня выхода собрались на берегу в казарме, где мы присутствовали уже в качестве гостей. И как водится, проводы обернулись грандиозной пьянкой. Сначала была выпита вся водка, которую принесли с собой, потом весь спирт, которым принимающая сторона запаслась загодя, в итоге пришлось несколько раз бегать на корабль, извлекать из заначек неприкосновенные запасы.
Под утро, когда кончилось всё, мы шумной компанией завалились в кабачок к другу Хуаню. Его жена, очаровательная Чанг, была нам очень рада. Друг Хуань тоже, но подозревая, что платежеспособность наша стремилась к нулю, а кредитовать нас было уже совершенно бессмысленно, особо радостных эмоций не выказал. Тем не менее, на стол было выставлено несколько бутылок хунтотовки, и веселье продолжилось. Вновь зазвучали цветистые тосты: за флот, за боевое братство, за дружбу народов, за смерть мирового империализма и за всё такое же хорошее…
Стало уже светать, когда, выпив у Хуаня абсолютно всё, мы построились в колонну по двое и, горланя «Варяга», строевым шагом двинулись к себе на лодку. Пожелав нам попутного ветра, семи футов под килем и всяких флотских благостей, провожающие тем же манёвром — строем и с песней — замаршировали к себе в казарму.
Очень скоро стало ясно, что спиртное, выпитое у Хуаня, было явно лишним. И не потому, что раскалывалась голова, а во рту будто нагадили кошки. Нет, молодой организм прощает и не такие издевательства над собой. Возникла проблема несколько иного плана.
Не знаю, кто и когда успел подмешать в хунтотовку пурген, но это была форменная диверсия… Утром на корабле сложилась критическая ситуация: некому было управлять подводной лодкой! Все офицеры толпились в очереди у единственного надводного гальюна, сменяя друг друга по кругу, и боялись отойти от него далее чем на метр. Страшно подумать, что могло произойти, догадайся неизвестный злоумышленник добавить к пургену ещё и снотворного.
Глава 57
Неудавшаяся катастрофа, или За что можно кастрировать доктора
Но вот с горем пополам смотали швартовы и, пятясь, отчалили. Выехали на середину бухты и замерли в ожидании. Надо было начинать дифферентовку с погружением на перископную глубину, для чего следовало удалить всех из ограждения рубки, но отойти от спасительного гальюна никто не решался.
Лишь когда командир заявил (а сам он у Хуаня вчера не был), что ему похеру, как оставшиеся собираются проникать внутрь, и что он сейчас закрывает люк, страждущая очередь, соблюдая всевозможные меры предосторожности при движении по вертикальному трапу, перебазировалась вниз. Там она разделилась на две части: половина осталась в центральном посту, другая аккуратно на негнущихся ногах засеменила в шестой отсек. Доктор Ломов в панике носился от одного гальюна к другому, пучил глаза, заставлял всех глотать какие-то порошки и норовил проскочить в гальюн без очереди. Очевидно, что порошки самому ему не очень помогали. Доктор переживал, что в экипаже могла начаться эпидемия дизентерии, за что флагманский врач его бы, без сомнения, кастрировал. Да и семьдесят пять человек с поносом в замкнутом пространстве на два гальюна — это была бы форменная катастрофа!
Но опасения доктора не подтвердились. Уже к вечеру наметилось явное улучшение: стул у офицерской части экипажа начал отвердевать и скоро отвердел настолько, что с гальюнов была снята осада. Последним оставлял уютную кабинку доктор Ломов. Как капитан, покидающий тонущее судно последним, Сёма долго ещё не мог выйти из гальюна и решился лишь под самое утро.
Осунувшийся внешне, опустошённый и обезвоженный внутренне, Ломов, тем не менее, был очень
