Альберт Вандаль - Разрыв франко-русского союза

Не отклоняя и не принимая целиком всего проекта, ой обсуждает его. Он указывает, при каких, по его мнению, условиях, предприятие может сделаться менее безнадежным. В принципе, он не отвергает основной мысли Александра. Подчеркнув весьма естественные восторженные чувства привязанности варшавян к императору французов, он признается, что в их сердцах всякое чувство уступает место страстному желанию вернуть свою родину, при том безраздельную и жизнеспособную. Возможно, что они перейдут на сторону того, кто предложит им теперь же то, на что Наполеон позволяет им надеяться только в далеком будущем. Но необходимо, чтобы в них не было и тени сомнения относительно искренности и устойчивости этих предложений, чтобы они прониклись убеждением, что их желания будут удовлетворены вполне. Следовательно, недостаточно того, что император Александр пообещает и даже в принципе решит восстановить королевство; необходимо, чтобы государь сообщил, из чего будет состоять восстановленное королевство, каковы будут его будущее, его отношения к России; чтобы он принял на себя подробно и точно определенные обязательства, Чарторижский несколько раз возвращается к этой мысли в выражениях, показывающих упорное недоверие. Вполне сознавая, что герцогство может своей тяжестью склонить весы в сторону того или другого императора, он откровенно ставит условия и требует гарантий.

Он желает, чтобы русский император соблаговолил высказаться по трем пунктам, чтобы точно определил свои великодушные намерения. Во-первых, спрашивает он, расположен ли великодушный благодетель восстановить Польшу в том виде, как она была до раздела, со всеми ее провинциями? Гарантирует ли он полякам не только самоуправление под его верховной властью, но и политическую свободу и представительный и конституционный образ правления? Конституция 3 мая 1791 г., говорит он, “запечатлелась в их сердцах неизгладимыми чертами”. Действительно, эта конституция служит показателем громадного усилия, какое сделала над собой Польша – ее стремления переродиться и уничтожить из ряда вон выходящие недостатки ее прежнего политического строя. Введением статута, устанавливавшего свободу и подавлявшего анархию, Польша доказала свое право на жизнь, и это было в ту самую; минуту, когда три участвовавших в дележе государства готовились нанести ей смертельный удар. Второй желаемой гарантией, Очевидно, и было восстановление в силе конституции 3 мая. Наконец, третья гарантия состояла в необходимости обеспечить восстановленной Польше торговые рынки, т. е. такой экономический режим, который доставил бы изнуренному лишениями, обезличенному и изнемогающему народу некоторое материальное облегчение – возможность свободно дышать. При этих трех условиях можно надеяться, что варшавяне пожертвуют долгом благодарности ради высших интересов национального возрождения.

Предполагая, что желаемое соглашение состоится, все-таки успех предприятия останется гадательным, так как при его осуществлении придется столкнуться с человеком, обладающим гением и могуществом – с тем, кто уже пятнадцать лет держит в своих руках победу. Между перечисленными Александром шансами на успех, Чарторижский подчеркивает не один, который кажется ему сомнительным. Разве так легко внезапно напасть на Наполеона, так легко застать его врасплох. “Не притворяется ли он мертвым”, не делается ли это умышленно, не ставит ли он западню своим врагам? Допуская, что “его летаргия” не притворна, можно ли довести дело до конца, не возбудив его внимания? Разве в распоряжении его посланника в России, генерала Коленкура, мало средств осведомления и надзора? Подумал ли император Александр, о том, чтобы принять меры предосторожности относительно Австрии; заручился ли он содействием этого необходимого сотрудника? Уверен ли он, что на поле сражения окажутся в наличности войска, показанные в донесениях генералов и администраторов? Оградил ли себя от всякого рода недочетов? “Мне так часто случалось видеть в России на бумаге сто тысяч человек, тогда как в наличности, по всеобщему признанию, было только шестьдесят!.. Точно ли рассчитаны время переходов, возможность оставить без войск угрожаемые места? Прибудут ли войска в срок к назначенному месту? Ваше Величество будет иметь дело с человеком, по отношению к которому ошибка не проходит безнаказанно”.

Чарторижский не довольствуется простыми уверениями ему хотелось, чтобы царь высказался определенно, чтобы он хорошо осведомил его о своих планах и сообщил достоверные данные, Он просит его об этом с почтительной смелостью, обставляя свои вопросы комплиментами, выражениями трогательной благодарности и глубокого почтения. В заключение, он высказывает готовность при вышеуказанных им условиях послужить великой идее. Он не прочь поехать в Варшаву, повидаться с некоторыми лицами и, в ожидании новых указаний, осторожно прозондировать почву. Но последние строки его письма еще раз выдают его душевную тревогу; они показывают, что неожиданное доверие, которым его удостоили, скорее взволновало его, чем обрадовало. “Не могу, – говорит он,– выразить всего, что происходит во мне; сколько надежд, сколько опасений постоянно волнуют меня. Какое было бы счастье потрудиться ради освобождения стольких страждущих наций, ради счастья моей родины и во славу Вашего Величества! Какое счастье сделаться свидетелем того, как сольются воедино все эти многообразные интересы, которые, по-видимому, сама судьба поставила в вечное противоречие! Но часто мне кажется, что для того, чтобы это могло осуществиться, все это слишком хорошо, слишком большое счастье и, думается, что злому гению, заботящемуся только о том, чтобы разрушить слишком счастливые для человечества планы, удастся расстроить и этот план”.

Несмотря на то, что в ответе Чарторижского было так мало обещающего, Александр все-таки не нашел повода приходить в отчаяние. Решение его слишком окрепло, чтобы отступать при первом же препятствии. Продумав день и две ночи, он снова берется за перо, пишет второе письмо Чарторижскому и высказывает в нем решимость идти вперед, если только ему не будет ясно указана несбыточность его надежд, “Третьего дня вечером, – пишет он, – получил я, дорогой друг, ваше интересное письмо от 18 – 30 января и спешу сейчас же ответить вам. Указанные в нем затруднения очень велики; с этим я согласен, но, так как большинство их я предвидел, и ввиду того, что последствия этого дела чрезвычайно велики, остановиться на полдороги было бы самым плохим решением”.

Высказав это положение, он шаг за шагом разбирает возражения Чарторижского и старается их опровергнуть. Что же касается гарантий, он согласен на все. “Прокламации о восстановлении Польши, – говорит он, – должны идти в первую голову; и, конечно, с этого дела и должно начаться выполнение плана”. В состав новой Польши войдут, помимо герцогства, отданные России по трем разделам провинции и даже, если возможно, австрийская Галиция; ее границами на востоке будут Двина, Березина и Днепр. Александр не боится щедрой рукой обкорнать границы России, чтобы дать место обширной, смело очерченной Польше. Он обещает ей полную автономию, отдельное правительство, армию и администрацию из уроженцев края. Не высказываясь в положительном смысле о конституции 3 мая, текст которой ему мало знаком, он обещает, “во всяком случае, либеральную конституцию – такую, которая может удовлетворить желание жителей”. Связь с соседней империей будет носить характер личной унии. Смотря по месту, будут и права, и обязанности государя; самодержец в России – он будет конституционным королем в Варшаве.