Владимир Виноградов - Наш Ближний Восток. Записки советского посла в Египте и Иране

Шах закрыл все существовавшие политические партии буржуазии, не говоря уже о левых партиях и организациях. «Они только беспринципно грызлись друг с другом за власть», – говорил он. Партия «Растахиз» – это партия «всех иранцев», полностью поддерживающая все начинания шаха; кто не поддерживает шаха и партию «Растахиз» – тот не иранец.

Когда весной 1978 года в стране разгорелись волнения, и даже буржуазия начала настойчиво требовать свободы политических партий, шах первоначально пытался сманеврировать. В партии «Растахиз» было создано два крыла: «прогрессивное» и «конструктивное». Это, конечно, была игра в демократию. Ничем принципиально эти «крылья» друг от друга не отличались, но видимость политической борьбы создавалась. Вскоре и эта уловка оказалась бесплодной.

В одной из бесед я поинтересовался: как может единая партия служить политическим интересам всего народа, она же не может отражать совершенно отличные друг от друга взгляды различных слоев этого народа?

На этот раз шах промолвил, что он, кажется, ошибся в своих надеждах на партию «Растахиз». Будет разрешена деятельность и других партий, сказал он неуверенно, он готов даже разрешить деятельность партии «Туде», с каким-то вызовом ответил он. «Но условие одно: признание незыблемости монархии». И, поясняя свою мысль, сослался на то, что поскольку партии будут бороться за право послать депутатов в парламент, то депутаты должны принимать присягу на Коране на верность не только нации и исламу, но и монарху.

Об отказе от монархии шах явно не думал. Такая мысль никогда не приходила ему в голову даже после изгнания.

Свои преобразования, начатые в 60-х годах, шах назвал «белой революцией», а его пропагандисты присвоили ей громкое название «революции шаха и народа». Конечно, принципы «белой революции» представляли собой шаг вперед в развитии Ирана.

Шах гордился этими преобразованиями, приписывал им несоразмерно большое значение. Вообще многие меры всегда представлялись им в раздутых размерах. Он справедливо указывал, например, на истощаемость иранских ресурсов нефти. (В Иране их 10 млрд. тонн, в Саудовской Аравии – 25 млрд. тонн.) Говорил, что цена на нефть низка. «Что же это! – воскликнул он однажды, – цена одной тонны нефти такая же, как цена тонны кока-колы! Но кока-колу можно изготавливать в любых количествах – надо лишь выращивать орешек, а нефть – невоспроизводимое ископаемое». И вот шах дает разрешение бурить скважину на нефть десятикилометровой глубины – сейчас это нерентабельно, потом, через 2–3 года, цены наверняка поднимутся. И дает указание строить в стране ни много ни мало, а 23 атомные электростанции, тогда они будут давать 50 % всей электроэнергии!

Внешне, проводя различные помпезные и баснословно дорогостоящие мероприятия, как, например, коронация или празднование 2500-летия основания персидской империи, шах стремился лично казаться скромным, обыкновенным человеком, добрым семьянином. Наряду с прижизненными памятниками по всей стране в учреждениях, конторах, лавках – повсюду были развешаны отличные, художественно исполненные громадных размеров цветные фотографии шахской семьи – с шахиней и детьми. Во время различных церемоний, поездок в провинции в программе пребывания шаха всегда предусматривалось «общение с народом» – малозначащий разговор с двумя-тремя простыми иранцами, знаки внимания. Шах с удовлетворением рассказывал, что он отказался в пользу «народа» от лично принадлежавших ему дворцов в Тегеране – Мраморного дворца и Негеристан – и рекомендовал их посетить.

Перед концом

В одной из бесед в середине 1978 года, когда разгорались массовые волнения, страна потрясалась мощными забастовками и на улицах уже лилась кровь, я спросил шаха, в чем он видит причину волнений. Шах опять сослался на подстрекательство извне. Я спросил его, был ли он когда-нибудь на юге Тегерана, где проживает беднота, неимущие слои, т. е. большинство населения. Шах неуверенно ответил, что да, был, но поспешно добавил: «правда, давно» – и поинтересовался, почему я говорю об этом.

Я ответил, что там особо видна резкая разница между севером, где живут богатые, и югом, где ютятся бедняки. И вся страна, образно говоря, делится на север и юг. Юг требует своих прав, он видит, как живет север.

– Не думаю, что это так, – сказал шах. – В чем вы видите причину волнений и беспорядков в стране?

– Мне, конечно, менее известно положение в стране, чем вам, – ответил я, пытаясь уклониться от разговора на эту щекотливую для шаха тему.

Но шах настаивал.

Я решил быть кратким.

– Хорошо. Насколько мне представляется, Иран из феодализма пошел быстро по пути капиталистического развития. Вы самими своими реформами усиленно толкали страну к этому. Народился класс предпринимателей, которые чувствуют свое значение и силу в экономике и, естественно, требуют полноправного участия в управлении страной. Иранские трудящиеся также чувствуют свое значение в жизни страны и свою силу. У них есть свои требования, в том числе и касающиеся участия в управлении государством. Этих требований вам не избежать, таков закон развития.

Шах промолчал, поблагодарил за откровенность, но сказал, что он с этими выводами не согласен: все люди в стране, кроме бездельников, богатеют и хотят быть более богатыми – вот что их занимает. Причина волнений в чем-то другом – в кознях его врагов, в том числе и духовенства, которое хочет вернуть страну в Средневековье, в деятельности подстрекателей, прибывших из-за границы.

Верил ли он в то, что говорил? Думаю, да. Любопытно было узнать, что через день, рано утром, южные районы Тегерана с большой свитой осматривал премьер-министр Шариф-Имами по поручению шаха. Что же нашел на юге Тегерана советский посол?

…Последняя встреча с шахом состоялась в октябре 1978 года. Шах начал беседу первым и с необычной темы. Он не понимает, что происходит в стране. Шах пространно говорил, что он хотел делать для страны только хорошее, чтобы она быстро развивалась. С горькой усмешкой он заметил, что написал книгу «К великой цивилизации», он и сейчас верит в то, что в ней излагал. Но цели «великой цивилизации», увы, кажется, оказались недостижимыми, он «что-то недоучел», но что? «Где причина моей ошибки?» – с каким-то отчаянием воскликнул он. – Придется остановиться». Странно, удивлялся он, что не оказалось и духовного единства народа, а ведь цели его, шахского, правления были такие благородные. Наверно, поэтому и «Растахиз» как партия распалась. (О «Растахизе», как показалось, он заметил с каким-то отвращением.)

Все пошло вразброд, продолжал шах, все «чего-то требуют». Массовые забастовки фактически парализовали страну, но ведь требования забастовщиков физически невозможно удовлетворить. «Вы ранее подтолкнули к мысли, – сказал он, – о необходимости улучшать жилищные условия людей. Мы ввели дотации к зарплате на квартплату, а это фактически оказалось перекачкой государственных средств в карманы домовладельцев. Я пытался пресечь спекуляцию домами, а они (это были: интересно в устах шаха – «они»! кто это такие «они», ужель шах не всесилен?) отменяют эти меры. Я сажаю спекулянтов, которые взвинчивают цены, а они их выпускают на свободу!»