Между жизнью и честью. Книга I - Нина Федоровна Войтенок
После октябрьского погрома женщины также рьяно взялись за уничтожение отдельных недобитков, которые мешали приближению их «светлого» будущего. Из них получились страшные по своей жестокости палачи, пролившие море крови.
Справка. Розалия Самуиловна Землячка в 1920 году стала секретарем Крымского обкома большевицкой партии. Фрунзе в листовках обещал солдатам и офицерам Врангеля жизнь и свободу, поэтому многие белогвардейцы остались в Крыму после занятия его красными. Но Розалия Землячка вместе с венгерским коминтерновцем Бела Куном принялись уничтожать «недобитую белогвардейскую сволочь». Землячка заявила: «Жалко на них тратить патроны, топить их в море».
Арестованных стали грузить на баржи и топить в море, привязывая им камень к ногам. Когда море было чистым, на дне были видны стоящие рядами люди.
Только по официальным коммунистическим данным Бела Кун с Землячкой расстреляли и утопили в Крыму до 50 тысяч человек.
Евгения Бош сама спровоцировала крестьянские волнения в Пензенском уезде, куда ее направили в качестве агитатора продотряда. По воспоминаниям очевидцев, «в с. Кучки Бош во время митинга на сельской площади лично застрелила крестьянина, отказавшегося сдавать хлеб. Именно этот поступок возмутил крестьян и вызвал цепную реакцию насилия».
Евгения даже жаловалась Ленину на членов пензенского губисполкома, обвиняя их «в излишней мягкости и саботаже», когда они воспрепятствовали ее попыткам устроить массовые расправы над крестьянами.
Конкордия Громова получила известность как создатель журнала «Работница». Но про нее говорят, что после революции она, став видным партийным деятелем, в Екатеринославле и Твери сотнями подписывала смертные приговоры и организовывала карательные экспедиции.
Чекистка венгерка Ремовер, действовавшая в Одессе, лично расстреляла 80 арестованных, причем многих лишь за то, что они не согласились удовлетворять ее половую похоть. Впоследствии она была признана душевнобольной. А в книге А. Хабарова «Россия ментовская» рассказывается про двух других одесских фурий. Некая Вера Гребенщикова, больше известная под именем «Дора», лично застрелила 700 человек. На нее равнялась и 17-летняя проститутка Саша, расстрелявшая свыше 200 человек.
В Киеве: «В одном из подвалов чека было устроено подобие театра, где были расставлены кресла для любителей кровавых зрелищ, а на подмостках, т. е. на эстраде, производились казни. После каждого удачного выстрела раздавались крики „браво“, „бис“ и палачам подносились бокалы шампанского. Роза Шварц лично убила несколько сот людей, предварительно втиснутых в ящик, на верхней крышке которого было проделано отверстие для головы.
Но стрельба в цель для этих девиц была только легкой забавой и уже не возбуждала их притупившихся нервов. Они требовали более острых ощущений, и с этой целью Роза и товарищ Вера выкалывали иглами глаза, или выжигали их папиросами, или забивали под ногти тонкие гвозди. Особенную ярость у Розы и Веры вызывали те из попавших в чрезвычайку, у кого они находили нательный крест. После невероятных глумлений они срывали эти кресты и огнем выжигали изображение креста на груди или на лбу своих жертв».
И таких фурий-гестаповцев было немало у новой власти. Она нуждалась в особо жестоких безнравственных, готовых убить любого.
Как в народе говорят: «Такие были в чести у власти». Например, прах Розалии Землячки, как и многих других палачей собственного народа, погребен в Кремлевской стене.
Феликс Дзержинский определял комплекс проводимых большевиками карательных мер как «уничтожение врагов революции по принципу их классовой принадлежности».
Мотивы жестоких карательных мер были чаще всего не в надуманных «контрреволюционных» действиях, а в стремлении властных структур свести счёты с людьми, пытавшимися хотя бы в чем-то сохранить личную «автономию» и поступать не по указаниям «верхов», а по голосу собственной совести.
Так был расстрелян мой второй дед Иосиф Лазаренко. (На фото)
Это был настоящий казак из давнего казацкого рода.
Примечание. Когда написание трилогии подходило к концу, мне посчастливилось добыть фото моего деда по линии отца. Это было величайшей радостью для всей моей семьи. Фото не побоялась сохранить старшая сестра моего отца Фёдора Иосифовича Домна (так её звали близкие), которая волею судьбы оказалась в Амурской области. Помню, она дважды приезжала к нам в гости.
Воспоминание моей родной и любимой тёти Дарьи Иосифовны Войтенок (Войтенко).
— Стояли страшные декабрьские морозы. В конце декабря приехал брат мамы Даниил, он служил в Стародубской конной милиции. Вечером пришёл к нам, они долго разговаривали с отцом. Мама была на сносях, всё плакала почему-то.
Старший Иван и младшая Проня спали на печке, а я вертелась возле дяди Даниила. Вскоре мама и меня отправила на печку. В памяти остались слова дяди: «Не противоречь! Не показывай свой характер! Всё равно по-твоему не будет. Разнарядка пришла…»
При последних словах дядя тяжело вздохнул, повернулся к окну и долго молчал.
Мама разрыдалась. «Даня, эта поездка очень опасна для Осипа»? — спросила она, потянув брата за рукав. — Вон сосед Евмен уехал и не вернулся, — вытирая слёзы, добавила она. «Тебе нельзя волноваться, Агафья, — проговорил дядя Даниил, — успокойся». «Ганя, успокойся, — сказал отец, — я никого не убил, не ограбил, никому плохо не делал. Раненько запрягу коня, доскочу до Стародуба, тут же и обратно вернусь. Детишкам к Рождеству подарки куплю».
Отец не вернулся ни в этот день и в последующие дни. Мама плакала-плакала, а потом с женой Евмена запрягли лошадь и поехали в район.
Вернулись поздно вечером. Мама вошла в дом вся в ледяных сосульках, даже слёзы на лице замёрзли. Не раздеваясь, бросилась на постель и запричитала: «Сиротинушки вы мои…». От её причитаний нам стало страшно, мы тоже заплакали. Бабушка Ксения прижала к себе нас троих, и я почувствовала, как на мою голову стекали её слёзы. Маму она не успокаивала, только тихо шептала: «Поплачь, поплачь, легче сердцу станет».
Вскоре мы все трое были отправлены на печку. Я слышала, как мама рассказывала о том, где они побывали, где их
