Владимир Данилушкин - Магадан — с купюрами и без

Владимир Данилушкин

Магадан — с купюрами и без

Рассказы последних лет

Суицид как аргумент в споре

Только после вас!

Цепляюсь за разноцветный сверкающий мир сна, словно кот за кресло, когда поднимают его на форточку продышаться. Я видел во сне жену. Она была в масках: маска на лицо, маска на грудь, маска на попку. Я расскажу, пусть смутится. А впрочем, пусть вначале отоспится после перелета из другого полушария. Я и ждать перестал, а тут звонок среди ночи: «Не понял? Повторяю для особо одаренных: дуй в аэропорт».

Пятиэтажки за окном у подножия сопок — как серая машинописная копия. Машин еще немного, но тем непредсказуемее каждая, с нашей привычкой выезжать на полосу встречного движения. Гоню по трассе и не верю, что не подвох. Больше месяца не виделись. И это чужая страна. Накануне коллега, трижды побывавший за проливом, собирая материал о тюремной системе штатовцев, наказывал: «Не выпускай из виду, а то бывало, возвращенцы руки на себя накладывали». Нет, моя не такая. А чем черт не шутит! Есть же извращенцы, как и невозвращенцы.

После долгой зимы единственную асфальтовую дорогу подлатали, но на подъезде к аэропорту осталась грандиозная ямища — смерть подвеске. Вспомнил о ней в нужный момент и с удовольствием объехал опасность. Еще несколько километров, и вот она, пристройка-терминал международных рейсов. Будь слепым, и то бы различил ее в пустоте зала. Звезда телеэкрана пьет кофе в окружении офицеров таможни и никак не перейдет с английского на русский, словно заикается.

Ну, съездила и съездила, я не в претензии, может, и мне когда-то удастся глянуть за железный занавес собственными глазами. Рубашки, диктофон, игрушечная мышка для кота, не для компьютера, им обзаведемся лет через семь, букет искусственных роз. Подарков целый воз. От заморских вещей и от нее самой исходит грубоватый магнолиевый дурман, который скоро войдет в моду. Она словно откупается от меня и сына подарками. И еще радость глаз — фотоснимки — цветные, с пленки «Кодак», напечатанные там, за линией перемены дат. Виды Анкориджа и Магадана — яркие, яростные, словно наполненные итальянским солнцем и хмелем легкого вина. Снимки тоже пахнут, и это не очень укладывается у меня в голове. А еще парочка рекламных проспектов: примерно такие мы листали в библиотеке дизайнбюро в Сибири, где начинался наш с Лялей неброский роман. Не знал я, что так обернется, надо было учить английский!

Тогда оглушительных тонов картинки были пустым звуком, а теперь компоную себя в шикарные интерьеры, где кресла приласканы к подушкам, шкаф зализан в тон стереосистеме и даже абстрактная картина не кажется нелепицей. Наверное, и мои юношеские стихи в прозе пришлись бы ко двору. Я вдруг понимаю историческую поговорку: мол, советский человек пьет шампанское через своих представителей — я коснулся земли Аляски носками туфелек любимой женщины.

И вдруг пробивает «эврика», какие посещают меня в добром расположении духа: у моей жены талант прирожденного дизайнера. Как я не понимал этого все эти годы? Стоит на волосок сдвинуть на столе пишущую машинку — обнаружит и вернет на место. Что-то переставит и превратит беспорядок в композицию, которую снова нельзя трогать. Я и сам — тоже какое-то ее произведение, таю от восторга, будто корову купил, как бы сказала моя бабушка. У нас в поселке в Сибири была потрясающая рекордистка Томка — три ведра молока в летний день, и я знаю, что такое пить его парным, нацеженным в кружку.

Нам всегда говорили, что там негров линчуют и пьют из народа соки, а выходит, фабриканты, угнетатели, на кулачках дерутся: кто больше приятного людям сделает? Не бросают, как скотине: на, жри, хоть лопни, а не хочешь — не надо.

Когда началась почешиха с народной дипломатией и первая делегация американских бизнесменов пересекла таможенный коридор города, который стал побратимом, всех расселили по семьям. Руководитель, кстати, у него бизнес связан с квартирами, и его ценят как дизайнера, гостил у нас, снимал каждый свой шаг двумя фотокамерами, и вот лицезрю его фотки: себя на фоне обоев, невозмутимого кота на гуцульском покрывале, керамику, которую тащил из Закарпатья, рисунки сына. Жаль, что наш парень в отъезде с археологами, был бы ему дополнительный стимул изучать английский.

За большие деньги Роберт купил картину — групповой портрет первосвященников Аляски — в подарок Магаданской епархии. Несколько часов полотно пробыло у нас в квартире, и соседка, зайдя за солью, перекрестилась на картину, будто на икону. Как выяснилось, новый знакомец чудом выжил после катастрофы в горах, а потом, заново народившись, заинтересовался Достоевским, Православием, Русью. Так вот они какие, американцы, — думалось мне, и сердце колотилось так, как в 61-м году, когда запустили Гагарина.

На днях приезжал в Магадан госсекретарь США по сельскому хозяйству. Областное начальство потирало ручки: схема доставки продовольствия из Штатов проще, чем из Краснодара, а местный Агропром — он же такой затратный! С утра очередное депутатское говорение. «Пора объявить свободную зону!» — «А как же проституция, наркотики, бандитизм? Вон опять киоск пожгли», — раздается робкий протест депутата от коммунистов. — «Да успокойся ты, — раздражается большинство. — Устаканится».

В первом часу дня выключаю новенький диктофон производства «Дженерал моторс» и собираюсь домой обедать. В голове, будто отбойный молоток поработал, в руке качается пакет с двумя десятками яиц с птицефабрики «Дукча».

Дикая торговля колышется табором у мэрии и областной администрации, у универсального магазина «Восход», тянется к «Цветам». Я туда и продвигаюсь боком вдоль раскладушек, приспособленных под прилавки. От товарной массы и ценников рябит в глазах. Как же они узнали, что надо скупать все подряд, а потом продавать по ценам инфляции?

И вдруг! Тревога! Какие длинные у нас слова. Три слога. У немцев меньше — алярм! Или американское мэйдей — более соответствует ситуации. Повернуть голову не успеваю. Только глаза. Боковым зрением улавливаю слева у «Цветов» вспышку: нечто багрово-черное вырастает, закрывает сопку на горизонте, в конце улицы Маркса. Там обычно отдыхали семьей, пока сын не вырос — жарили у горного ручья кусочки австралийской баранины, переложенные пластиками свиного сала — рецепт соседки, первой чукотской поэтессы. Носили портативный проигрыватель на батарейках, чтобы крутить «Прощание славянки» или «Надежду» в исполнении любимой «тети Ани Герман».

Господи, зачем подробности? Действовать пора, а то накроет адское пламя! Правильно жена называет меня теоретиком. Хлопок! Волосы шевельнула взрывная волна. Недавно коллега расписал, как на автостоянке у «Цветов» его захватили чеченцы, удерживали два дня. Я вышучивал фантазера в другой газете. Неужто, зря? Неужто, мы все будет говорить на языке взрывов?

Переступил с ноги на ногу, примеряясь, как распластаться на асфальте и не побить яйца в пакете, а ведь уже ни дыма, ни огня. Мощно рвануло. Вон женщина заголосила. Других, правда, не слышно. Насмерть? Или это запоздалая истерика? Проталкиваюсь к эпицентру. Зеркальные витрины «Цветов» вдребезги, пятиэтажка через дорогу, на первом этаже детский сад, стоит без стекол, ее панельная стена до третьего этажа обагрена широкой полосой, будто с нечеловеческой силой плеснули из ведра вверх. Какой-нибудь Кинг-Конг. Под ногой полоска кожи со щетиной. Весной в Снежной долине с сыном палили на костерке кусок лосятины, очень похоже. Нога от кожаной полоски отдернулась, как от высоковольтного провода. В носоглотку шибануло кровью и паленым волосом. «В скверике, — сообщает будничный голос, — оторванная рука»! Господи! Задыхаюсь от стыда и негодования, будто застал кого-то за интимом. Или меня застали.

По оторванным ступням, вернее, ботинкам к вечеру был опознан фермер, чье имя на слуху. А ведь звонил мне, договаривались о встрече. Никогда так и не гляну бедолаге в глаза. Приятель фермера — диссидент, снискавший скандальную славу перформансами вроде возложения с камрадами в гроб у дверей областной управы, передал мне вырезку из самодельной газеты: в небольшом городе европейского Севера доведенный партократами до отчаянья фермер стал живым факелом. И наш туда же! Джордано Бруно! Написал обращение к властям: мол, если не выполните мои требования, спалю себя к чертям собачьим. Правда, наш борец за гражданские права дал начальству уговорить себя об отсрочке. Но тут же выдвинул требования по нарастающей: мол, если приму окончательное решение — не обессудьте, многих прихвачу за компанию! Как говорится, за компанию и удавиться как-то веселей. Не говоря об огнеопасных мероприятиях. Неужто, эта отсрочка мгновение назад кончилась?

Он был взрывником — массовая профессия в горняцком краю. Взрывчатых материалов у нас столько, что остается лишь уповать на волю Всевышнего, секретность и всеобщее благоразумие, ну и на небольшое подразделение ВОХР. А ведь один боец оттуда уже убит на въезде в резиденцию взрывников Старую Веселую, у шлагбаума, и никто на этот пост заступить не пожелал. В поселок потекли посторонние — за грибами-ягодами, горбушей в ручье, да и талоны на водку отоварить сподручнее. И я там был не раз, приезжал на новенькой «восьмерке». И за ягодами, и за спиртным.