Г. Шумкин - Кто Вы, госпожа Чайковская? К вопросу о судьбе царской дочери Анастасии Романовой
На Рентгеновском снимке есть указания на повреждения кости с кровоизлияниями в ткани.
Больная сильно малокровна, истощена, буквально скелет, обтянутый кожей, без намека на жировой слой в подкожной клетчатке. В левом легком хрипы в нижней доле и ограничения дыхательной экскурсии легкого – следы бывшего плеврита.
На правом колене следы уколов, произведенных для лечения бывшего воспалительного экссудата в коленном суставе (synovitis genu decto[69]).
На правой ступне отмечаем резко выраженную деформацию прирожденного характера в положении большого пальца уклоняющегося в средину с выступом к наружи основания пальца.
Со стороны пользовавших врачей Ее Высочество Великую Княжну Анастасию Николаевну я слышал об этой форме[70] изменений правой стопы.
Наблюдая за больной и производя ежедневно перевязки, я мог постепенно войти в доверие к больной и отдать отчет в ее психике.
Все что касается до ее здоровья физически, больная точно и толково выясняла, но о будущем[71] говорила убежденно, что все равно ее ждет неминуемо близкая смерть, и она не верит в возможность выздоровления настолько, чтобы могла работать[72] рукой. Эти мысли настолько угнетали больную, что она без интереса относилась ко всему окружающему и видела со всех сторон недружелюбие и даже враждебное отношение к ней.
Эта подозрительность не давала долгое время приблизиться к ней с интересующими вопросами о ее происхождении, ее прошлой жизни и о ее пережитых страданиях. Только спустя шесть – семь недель после операции, когда больная начала лучше питаться, и ее общее состояние здоровья улучшилось, а также память, сильно ослабленная, частью восстановилась, больная могла рассказывать такие подробности из ее детской жизни, которые могли быть известны только членам семьи Императора Николая Второго.
Мне лично случайно пришлось видеть больную вместе с ее сестрой В[еликой] К[няжной] Татьяной в Москве во дворце в день объявления войны.
Я проходил с профессором] С[ергеем] Петровичем] Фёдоровым вдоль дворца со стороны Троицких ворот в Кремле.
В это время в нас была брошена скомканная бумага из окна дворца. Я спросил С[ергея] П[етровича] Фёдорова, кто же это бросает из окна. На что Фёдоров сказал: «Перейдем на другую сторону к решетке», – мы увидели уходивших от окна в белых платьях Великих Княжон Анастасию и Татьяну.
Вспомнив об этом инциденте, не говоря предварительно никому, я спросил больную: «Скажите, что Вы делали у окна во дворце в тот день и час, когда Его Императорское Величество объявлял о войне». Больная задумалась, а затем непринужденно рассмеялась и сказала: «Schande, schande[73], мы шалили с сестрой и бросали бумажки в прохожих».
Не было никаких признаков и данных из всех разговоров с больной допустить мысль о существовании гипноза со стороны на больную или что у больной была бы особая чувствительность к угадыванию мыслей и чувства других, не было никаких признаков ясновидения. Скорее можно было отметить депрессию чувств и потерю памяти даже в вещах недавнего прошлого; легкая забывчивость – это свойство не покидает больную до настоящего времени.
Сосредоточиться больной и ясно представить себе к выполнению предлагаемую больной умственную работу представляет до сего времени еще большой труд, но я полагаю, что время изменит эти дефекты, как это заметно за последний месяц, когда боязнь людей и раздражение окружающей обстановкой все больше и больше уменьшается.
Больной необходимо провести долгое общее укрепляющее лечение в горах Швейцарии, где климатические условия будут более благоприятными для восстановления здоровья и духовного обновления.
(Подп[ись]) Профессор] Руднев
Организация защиты интересов русских беженцев в Германии сим удостоверяет верность предстоящей копии.
За начальника (Автограф)
ГАРФ. Ф. 10060. On. 1. Д. 41. Л. 32-33 об. Заверенная копия. Машинопись.
№ 10. Заключение Директора Психиатрической и Нервной Клиники «Шарите» в Берлине, профессора Карла Бонхоффера[74]
[Берлин]
16 Марта 1926 года
Результаты моего собственного обследования[75]
Что касается сперва телесного состояния, то больная изнурена, выражение лица – страдающее. Я не останавливаюсь на подробном описании состояния внутренних жизненных органов и на существующем на левом локте суставном заболевании, по-видимому, туберкулезном.
На черепной поверхности нет никаких грубых внешних повреждений. За правым ухом имеются узкий шрам длиною около 2-3 сант[иметров], расположенная под ним кость имеет, по-видимому, соответственный узкий поверхностный желоб. При ощупывании покрытой волосами головы нельзя найти никаких деформаций и никаких данных, указывающих на более грубое повреждение черепной крышки в недавнее прошлое. Также рентгеновский снимок головы не дает картины, указывающей на вероятность повреждения черепа. Под грудной клеткою находятся несколько голубовато-коричневых точкообразных пятен, которые при нажимании оказываются незначительными растяжениями вен. На уровне грудной клетки находится шрам, который, по заслуживающему доверия показанию больной, происходит от туберкулезной костной фистулы. Трудно распознать Ахиллесовы рефлексы, но они имеются; кроме этого нет в нервной системе никаких имеющих значения органических изменений.
Подробному психическому обследованию препятствует до известной степени то обстоятельство, что больная обычно по прошествии некоторого времени заявляет, что она вследствие болей в руке утомлена. Она тогда ложится обратно в постель и с болезненным выражением лица закрывает глаза. Нет возможности получить от нее связный рассказ об ее детстве и позднейших переживаниях. Часто она избавляет себя от подробного обследования тем, что она говорит или же выражением известного отчаяния в лице, как бы указывает, что разговор об ее воспоминаниях для нее тягостен, что она чувствует себя слишком больною, что она больна не только телом, но и душою, что ей не стоит дальше жить, что она ничем более не интересуется. Действительно, при более длительных разговорах у нее появляется прилив крови к голове, и черты ее лица вытягиваются. Но она всегда соблюдает в беседе и в способах обращения внимательные, любезные и приветливые формы. Ее оборот речи часто необыкновенно удачен в отношении подбора слов. Произношение у нее иностранное с русским акцентом, но еще с особым оттенком. В настоящее время нельзя найти того южно-немецкого акцента, о котором упоминается в истории ее болезни в Дальдорфе.
Настроение больной переменчиво. При исследованиях наступает скверное настроение, как только переходишь от обычного разговора к какому-нибудь испытанию ее психических функций. У больной есть явные дневные колебания; вечером она живее и в лучшем настроении, чем утром.
То, что она во время отдельных разговоров высказывает в виде обрывочных воспоминаний о своем жизненном поприще, замечается приблизительно в следующем. Она помнит, как она в детстве играла в саду в Царском Селе со своими сестрами и братом; ее мать говорила с нею большею частью по-английски; она помнит, что она летом была в Крыму, но она не может назвать места, где она была. Она бывала с матерью и на немецких курортах, вспоминает часовню, которую ее мать построила. Указание на Вис-Баден, Баден-Баден она отклоняет и отвечает утвердительно на сделанное ей упоминание о Гамбурге и Наугейме. Там она была из-за матери. Она и независимо от этого бывала в Гессене. О Дармштадте она не упоминает, но отвечает утвердительно, когда его называют. Она скоро и правильно распознает портреты Царских Детей, которые, впрочем, уже весьма часто ей показывались. Она показывает, что любила музыку и сама занималась ею. Она любила рисовать, делала портреты с натуры. Ее старшая сестра хорошо рисовала. Она говорит, что хорошо помнит лазарет Царицы и своих старших сестер в Царском Селе. Она также вспоминает пребывание в Тобольске и Екатеринбурге, у нее там была с сестрами одна комната. Они прибыли туда по железной дороге, а также пароходом. О последних событиях в Царской Семье она показывает, что ее отец был застрелен первым, она вспоминает о толпе явившихся к ним людей и о блестящем звездном небе. О путешествии в Берлин она показывает, что она ехала железною дорогою, что перед границею всегда со своим спутником оставляла поезда и проходила через границу пешком. Надо было собирать сведения, чтобы перейти через границу. Она часто была изнурена до крайности. Для путешествия она обратила некоторые свои драгоценности в деньги. Остальные драгоценности она оставила у своих покровителей в Румынии, между прочим, и для того, чтобы обеспечить там кое-чем своего ребенка. Здесь в Берлине она, вероятно, провела лишь несколько дней перед тем, как она пыталась лишить себя жизни и попала в больницу. Она жила в гостинице, должно быть, поблизости от вокзала. Затем на нее нашло полное отчаяние, а поэтому она и хотела лишить себя жизни. То, что она не сделала никакой попытки к тому, чтобы попросили придти в больницу ее спутника из Румынии – она объясняет своим безразличием и страхом. Она показывает, что в начале своего пребывания в Дальдофе она послала письмо Принцессе Ирене[76]. История больницы об этом, однако, вовсе не упоминает.
