Шпион и лжец - Ребекка Стед
Сегодня мистер Ландау рассказывает о солёном вкусе. Он раздал нам залежалые мини-крендельки, и мы их жуём. Нам велено жевать медленно и делать заметки об их вкусе, не употребляя слова «солёный». Я пишу «вкус резкий». Я бы написал «затхлый» или «тошнотворный», но вдруг кому-то от этого станет неприятно.
У меня нет особого желания жевать чёрствые крендельки, я только что позавтракал двойной порцией блинов в «Моём любимом кафе». Не то чтобы я его так уж обожал, просто оно так называется – «Моё любимое кафе». Папа говорит, что его хозяин гений.
Мистер Ландау просит желающих «вслух поделиться наблюдениями». Желающих не находится, и тогда он начинает вызывать сам.
– Ну солёные, – говорит Даллас Луэллин, пожимая плечами.
Мистер Ландау вздыхает. Потом притаскивает из подсобки красно-белую сумку-холодильник, ставит на стол и раскрывает. Мы видим большую пластмассовую канистру с какой-то жидкостью, со всех сторон обложенную льдом.
Мистер Ландау просит Гейба раздать крошечные бумажные стаканчики, потом обходит класс и наливает каждому в стаканчик чуточку этой загадочной жидкости.
– Только не пейте, – говорит он. – Просто подержите на языке.
Он наливает несколько капель и себе, прислоняется спиной к учительскому столу и опрокидывает стаканчик в рот.
Мы делаем то же.
Жидкость солёная и холодная.
– Просто солёная вода, – говорит кто-то.
Мистер Ландау кивает.
– Но солёная как? – спрашивает он. – Чем это ощущение отличается от крендельков?
– То была сухая солёность, а это мокрая, – говорит Гейб.
Но дело не только в этом. Этот вкус напоминает мне землю, или кожу, или животных. Я взбалтываю остатки жидкости в стаканчике и пытаюсь вспомнить.
– Это… это что, слёзы? – спрашивает одна из девчонок.
– Фу!
Это не слёзы. Я понял, что это. Я решаю допить до дна и запрокидываю голову.
– Какая гадость! – вопит Даллас. – Джордж выпил стакан слёз!
Поднимается визг.
– Тихо! – повышает голос мистер Ландау. – Ничего не произошло. Это не слёзы. Это просто солёная вода. – Он смотрит на меня. – Но я же сказал: не пейте.
Даллас ещё с минуту пытается развивать тему, что мой глоток солёной воды – это эпик фейл. Однако момент упущен.
– Джордж, – говорит мистер Ландау, когда все встают, чтобы идти на математику, – можно тебя на минутку?
– У тебя всё в порядке? – спрашивает он.
– Всё норм, – отвечаю я.
– Если захочется поговорить – я вот он.
Кажется, опять разговор по душам.
– Это были не слёзы, – говорю я. – Какие там слёзы, это просто глупо.
– Правильно, – говорит он. – Откуда у человека возьмётся столько слёз?
Я задумываюсь: если все слёзы, пролитые всеми людьми на земле в один отдельно взятый день, поместить в одну ёмкость, какого она должна быть размера? Хватит ли этих слёз, чтобы наполнить водонапорную башню? А три водонапорные башни? Такие вещи называются непознаваемыми. В смысле, ответы существуют, но нам их не узнать.
Я постукиваю по красно-белой сумке-холодильнику.
– Это же была не просто солёная вода, правда? Это океанская вода.
Он улыбается:
– Ответ верен.
В голове у меня возникает картина, как мистер Ландау со своей сумкой-холодильником едет в поезде на Кони-Айленд.
– Я решил, что ничего не случится, если я её выпью. Когда плаваешь на Кейп-Коде, всегда наглотаешься воды, и ничего.
Он кивает.
– И даже если бы это были слёзы – ну и что, подумаешь. В смысле, вот почему люди так всего боятся?
– Джордж?
– А?
– Ты хочешь вовлечь меня в философскую дискуссию, чтобы слегка опоздать на математику?
Я улыбаюсь. Прямо чувствую, как растягивается рот. Похоже, это моя первая улыбка за день.
– Может быть, – говорю я.
– Нет уж, давай иди.
– Окей.
И я иду, на ходу тренируя себя: двадцать восемь табуреток в лаборатории, десять пуговиц на рубашке мистера Ландау, четыре карандаша и две ручки в стакане на его столе.
У дяди
По пути из школы я захожу к Бенни купить пакетик «Старбёрст». Я замечаю горку «Цыплят, утят и кроликов», и вспоминаю Карамель, и снова думаю, как странно, что Карамель зовут Карамель. Хотя это не моё дело, конечно.
Бенни с кем-то болтает, а значит, мне придётся подождать, потому что Бенни никогда не делает два дела одновременно. Я обдумываю, честно ли съесть конфетку до того, как заплатить, и решаю, что, наверно, не совсем.
– Вы знаете девочку по имени Карамель? – спрашиваю я, когда Бенни подходит к кассе.
– Ещё бы, – говорит он. – Одна из лучших моих покупательниц.
Я даю ему свой доллар, и он отсчитывает мне сдачу.
– Семьдесят пять центов за «Старбёрст»! – провозглашает он. – Держи никель – это будет восемьдесят, держи ещё дайм – это будет девяносто, и держи ещё дайм – это будет один доллар.
Бенни всегда так отсчитывает сдачу.
– А брата её знаете? Его зовут Верней.
– Высоченного такого парня?
– Нет, примерно моего роста.
Бенни качает головой.
– Его не знаю.
– А вы знаете, что она – ну, Карамель – называет ваш магазин «Ореховый шок»?
Я понятия не имел, что скажу это. Просто так странно – я всю жизнь думал, что магазинчик Бенни – это как бы моё личное место, и вдруг выясняется, что не только моё, но и другого человека, – но этот человек, одна из лучших покупательниц Бенни, называет его магазинчик «Ореховый шок».
Бенни пожимает плечами:
– Так написано над входом.
– Но вы-то, вы как его называете?
– Я? – Он разрезает бумажный пакетик с даймами о край прилавка. – Я называю его «работа».
Пока я стою внизу в холле и жду лифта, входит девочка постарше меня с мальчиком лет четырёх. Она разговаривает по мобильному:
– Говорю тебе, даже не думай. Ванесса помнит обиды вечно. Вечно!
Мы все стоим и глядим на стрелочку, которая показывает, на каком этаже сейчас лифт.
– Шесть! Пять! Четыре! – выкрикивает мальчик, а потом начинает кружиться на месте, просто так, ради веселья. Помню, я тоже так делал.
Приезжает лифт, мы входим, и мальчик врезается в стенку, потому что от этого вращения у него кружится голова. Он заваливается спиной в угол, ошалело смотрит на меня и говорит:
– Тук-тук.
– Кто там? – говорю я.
– Корова-перебивалка.
– Корова-пере…
– МУУУ! МУУУ!
И мальчик заливается смехом. Он чуть не падает – то ли от хохота, то ли оттого, что у него сильно кружится голова. Они выходят на втором этаже, причём девочка
